Они уже решили, что Биргитта не поедет в «Олбери» на автобусе, а пойдет туда пешком в сопровождении Харри. Но разговаривать было особенно не о чем, и от Оксфорд-стрит до Паддингтона они шли молча. Вдалеке громыхнуло, и Харри поднял удивленный взгляд на чистое голубое небо. На углу улицы они увидели примечательного седого мужчину в безупречном костюме и с плакатом на груди: «Тайная полиция отняла у меня работу и дом, разрушила мою жизнь. Официально тайной полиции нет, у нее нет ни адреса, ни телефона, о ней не пишут в бюджете. Эти люди думают, что останутся безнаказанными. Помогите найти бандитов и привлечь их к суду. Подпишитесь или пожертвуйте денег». В руках он держал блокнот, испещренный подписями.
Когда они шли мимо магазина музыкальных дисков, Харри, повинуясь какому-то импульсу, решил зайти. За стойкой в полумраке стоял парень в солнечных очках. Харри спросил, нет ли у них дисков Ника Кейва.
– Sure, he’s Australian
[40]
, – ответил парень и снял очки. На лбу у него была татуировка в виде орла.
– Дуэт. Что-то про «дикую розу»… – начал Харри.
– Да, да, понял, что вам нужно. «Where The Wild Roses Grow»
[41]
из «Murder Ballads»
[42]
. Тупая песня. И альбом тупой. Лучше купите какой-нибудь его хороший диск.
Парень снова надел очки и исчез за стойкой.
Харри так и остался стоять в полумраке, моргая от удивления.
– А что такого особенного в этой песне? – спросила Биргитта, когда они снова вышли на улицу.
– Да нет, ничего. – Харри громко рассмеялся. Парень из магазина поднял ему настроение. – Кейв и та девушка поют про убийство. Но звучит красиво, почти как признание в любви. Хотя песня, конечно, тупая, – Харри снова рассмеялся. – Кажется, этот город начинает мне нравиться.
Они пошли дальше. Харри посмотрел по сторонам. На Оксфорд-стрит они были, пожалуй, единственной разнополой парой. Биргитта взяла его за руку.
– Ты не видел здешнего гей-парада на праздник Марди Гра, – сказала она. – Он как раз проходит по Оксфорд-стрит. В прошлом году со всей Австралии съехалось полмиллиона зрителей и участников. Просто безумие какое-то!
Улица геев и лесбиянок. Только теперь Харри обратил внимание на то, какую одежду продают в здешних магазинах. Латекс. Кожа. Обтягивающие маечки и шелковые трусики. Молнии и заклепки. Но эксклюзивно и со вкусом, без потной вульгарности, которой буквально пропитаны стрип-клубы на Кингз-Кросс.
– Когда я был маленьким, рядом с нами жил голубой, – сказал Харри. – Ему было уже за сорок, он жил один, и все соседи знали, кто он такой. Зимой мы кидали в него снежками, кричали: «педик!» – и уносили ноги, потому что думали, что если он нас поймает… Но он никогда не бежал за нами. Только натягивал шапку на уши и шел домой. Однажды он переехал. Он не сделал мне ничего плохого, и я не знаю, за что так его ненавидел.
– Люди боятся того, чего не знают. И ненавидят то, чего боятся.
– Какая ты умная! – сказал Харри.
Биргитта ударила его в живот, и он с криком упал на тротуар. Биргитта рассмеялась и попросила не разыгрывать спектаклей. Харри поднялся и остаток Оксфорд-стрит бежал за ней.
– Надеюсь, он переехал сюда, – закончил он свой рассказ.
После расставания с Биргиттой (Харри поймал себя на мысли, что теперь каждое прощание с ней становится для него «расставанием») он направился к автобусной остановке. Перед ним стоял паренек с норвежским флагом на рюкзаке. Когда подошел автобус, Харри уже придумал, как показать, что он тоже из Норвегии.
Когда он протянул водителю двадцатидолларовую купюру, тот недовольно фыркнул:
– So you didn’t have a f ifty, did yal
[43]
– поинтересовался он с издевкой.
– Была бы, я бы ее и дал, раздолбай хренов. – Последние слова Харри произнес по-норвежски и с невинной улыбкой, но водитель не стал ломать над этим голову и только злобно взглянул, отдавая сдачу.
Харри решил повторить путь Ингер в ночь убийства. Но не потому, что этого не сделали раньше: Лебье и Юн обошли все бары и рестораны по этому маршруту – естественно, безрезультатно. Он предлагал и Эндрю пойти с ним, но тот сел на корточки и сказал, что не хочет терять драгоценное время, которое можно провести перед телевизором.
– Я не шучу, Харри. Просмотр телевизора придает уверенности в себе. Когда ты видишь, какие дураки в основном маячат на экране, то начинаешь чувствовать себя умным. А ученые выяснили, что люди, чувствующие себя умными, живут лучше, чем те, которые считают себя дураками.
Такой логике Харри было нечего противопоставить, но Эндрю на всякий случай назвал ему бар на Бридж-роуд, владельцу которого можно передать привет от Эндрю.
– Вряд ли он тебе чем-нибудь поможет, но хотя бы нальет колы за полцены, – сказал Эндрю с довольной улыбкой.
Харри сошел возле здания городского совета и поспешил к Пирмонту. Кругом стояли высокие дома, сновали горожане. И никто ничего не рассказывал ему об Ингер Холтер. Возле рыбного рынка он зашел в кафе и заказал рогалик с семгой и каперсами. Из окна открывался вид на мост через Блэкуотл-Бэй и на Глиб на другой стороне бухты. На открытом месте начинали возводить сцену, из плакатов Харри понял, что это подготовка ко Дню Австралии, намеченному на следующее воскресенье. Харри попросил официанта принести кофе и принялся воевать с «Сидней морнинг геральд», газетой, в которую можно завернуть кита, а листать ее – просто мука, особенно если смотреть картинки. Но до захода солнца оставался еще час, а Харри хотелось выяснить, какие твари вылезают из Глиба с приходом темноты.
Владелец бара «Крикет» оказался к тому же гордым владельцем костюма, который носил национальный герой Ник Эмброуз, когда в начале восьмидесятых Австралия в трех отборочных матчах подряд разбила Англию в крикет.
Костюм висел в рамке за стеклом прямо над «одноруким бандитом». На другой стене красовались две биты и мяч с матча 1978 года, когда после долгой борьбы Австралия наконец победила Пакистан. После того как кто-то умыкнул столбики от воротец с матча в Южной Африке, которые висели прямо над входной дверью, владелец решил прикручивать свои сокровища, так что один посетитель вдребезги разбил легендарный наколенник Вилларда Стонтона, который не смог отодрать от стены.
Когда Харри вошел в бар и увидел коллекцию сокровищ и сборище поклонников крикета, из которых, видимо, состояла здешняя клиентура, то сразу же пересмотрел свое отношение к крикету как к игре снобов. Гости были явно не только что из парикмахерской, как и стоящий за стойкой Барроуз.
