– Я не совсем то имел в виду, – тихо ответил Харри. – Я думал о небольшой утечке информации в одну из воскресных газет Сиднея, не особо чистоплотных, но любящих сенсации. Представляете заголовок: «Хозяин квартиры Ингер Холтер (на фото), эксгибиционист в объективе полиции».
– Черт! Я же заплатил штраф! Сорок долларов! – завизжал Хантер Робертсон.
– Да, знаю, Робертсон, это было незначительное преступление, – понимающе кивнул Харри. – Настольно незначительное, что до сих пор о нем не знали даже соседи. Тем интереснее им будет прочитать газеты, верно? А уж на работе… А ваши родители еще читают газеты?
Робертсон осел. Так сдувается проткнутый мячик. Харри понял, что, заговорив о родителях, наступил на больную мозоль.
– Бессердечный мерзавец, – хрипло, с мукой в голосе выдавил Робертсон. – И где только таких берут? – Пауза. – Что вам нужно?
– Во-первых, где вы были в тот вечер, когда нашли тело Ингер Холтер.
– Я уже говорил, что был дома один и…
– Разговор окончен. Надеюсь, в редакции найдется подходящая фотография.
Харри встал.
– Хорошо, хорошо! Меня не было дома! – почти выкрикнул Робертсон. Он запрокинул голову и закрыл глаза.
Харри снова сел.
– Когда я был студентом и снимал квартиру в одном из благополучных кварталов, прямо через улицу от меня жила вдова, – сказал Харри. – Каждую пятницу ровно в семь часов вечера она раздвигала шторы. Я жил на том же этаже, что и она, и очень хорошо видел ее комнату. По пятницам она всегда зажигала свою огромную люстру. В другие дни недели она была просто седеющей вдовой в очках и вязаной кофте – таких всегда видишь в трамваях и очередях в аптеку. Но в пятницу в семь начиналось представление, и ты забывал о пожилой кашляющей даме с палочкой. Она была в шелковом халате с японскими узорами и черных туфлях на высоком каблуке. В полвосьмого к ней приходил мужчина. Без четверти восемь она скидывала халат и оставалась в черном корсете. В восемь она расстегивала корсет и кидалась на подушки дивана. В полдевятого мужчина уходил, шторы задергивались – представление было окончено.
– Интересно, – саркастически заметил Робертсон.
– Интересно то, что никто никогда не поднимал из-за этого шума. Те, кто жил на моей стороне улицы, естественно, видели, что происходит, и многие смотрели представление регулярно. Но никогда его не обсуждали и не заявляли в полицию, насколько я помню. И еще интересно, что представления происходили систематически. Сначала я думал, что все дело в мужчине, что именно в это время он мог приходить, что он работал, возможно, был женат и так далее. Но потом я заметил, что мужчина стал приходить другой, но время осталось то же. И тогда до меня дошло: она рассуждала, как рассуждает директор телеканала. Если ты приучил публику к определенному времени выхода в эфир, менять его нельзя. А самым главным в ее половой жизни были зрители. Понимаете?
– Понимаю, – ответил Робертсон.
– Мой вопрос будет излишним, но все же: к чему я рассказал всю эту историю? Я удивился, когда наш сонный друг Джозеф так уверенно заявил, что вы сегодня придете. Тогда я проверил по записям – и все совпало. Сегодня среда, Ингер Холтер пропала в среду, и оба акта эксгибиционизма тоже были в среду. Вы даете регулярные представления, верно?
Робертсон молчал.
– Тогда естественно будет спросить: почему больше в полицию не заявляли? Ведь с того раза прошло уже почти четыре года. Все-таки публике не нравится, когда мужчины показывают девочкам свои половые органы.
– Кто сказал, что там были девочки? – угрюмо спросил Робертсон. – И кто сказал, что публике не нравится?
Если бы Харри хорошо свистел, он бы сейчас присвистнул от удивления. Он вспомнил двух ссорящихся мужчин, которых видел в этом парке.
– Так вы делаете это перед мужчинами, – сказал он больше для самого себя. – Перед местными голубыми. Понятно, почему на вас не заявляют. Так, стало быть, есть и постоянные зрители?
Робертсон пожал плечами:
– Они приходят и уходят. Но по крайней мере знают, где и когда меня можно увидеть.
– А те заявления?
– Кто-то посторонний случайно проходил мимо. Теперь мы стали осторожнее.
– Значит, если не ошибаюсь, сегодня я смогу поговорить со свидетелями, которые подтвердят, что в тот вечер, когда нашли Ингер, вы были здесь?
Робертсон кивнул.
Они молча сидели и слушали, как посапывает Джозеф.
– Но все равно кое-что не сходится, – сказал Харри, подумав. – Я почти об этом забыл, но тут узнал, что по средам вашу собаку выгуливает и кормит сосед.
Мимо медленно прошли двое мужчин и остановились на границе пятна света от фонаря.
– Тогда я спросил себя: зачем ее кормить, если Ингер взяла домой кости и мясные объедки из «Олбери»? Сначала я подумал, что вы об этом не договаривались, еда была на следующий день или вроде того. Но потом вспомнил, что ваша собака не ест… во всяком случае, ей не дают мяса. Кому же тогда Ингер несла объедки? В баре она сказала, что берет их для собаки, зачем ей было врать?
– Не знаю, – сказал Робертсон.
Харри заметил, что он поглядывает на часы. До представления оставалось не так много времени.
– И еще, Робертсон. Что вам известно об Эвансе Уайте?
Робертсон повернулся и посмотрел на него своими голубыми глазами. Харри показалось, что он видит в них страх.
– Очень немногое, – ответил Робертсон.
Харри сдался. Далеко он не продвинулся. Внутри у него пылала жажда погони: догнать и схватить. Но такой возможности не представлялось. Да ну их всех! Скоро он будет далеко отсюда. Однако от этой мысли легче не стало.
– Вы говорили про свидетелей, – сказал Робертсон. – Я был бы признателен, если бы…
– Я не буду мешать вашему представлению, Робертсон. Тем, кто на него приходит, оно, наверное, нравится. – Он посмотрел на пачку, взял из нее еще одну сигарету, а остальные положил в карман Джозефу. Потом встал. – Во всяком случае, мне представление вдовы нравилось.
В «Олбери», как всегда, царило веселье. Во всю громкость гремела песня Джери Хэлливел «It’s Raining Man», за стойкой на сцене стояли три мальчика, на которых не было ничего, кроме длинных боа. Люди веселились и подпевали. Харри некоторое время наблюдал за шоу, потом направился в бар к Биргитте.
– Почему не подпеваешь, красавчик? – спросил хорошо знакомый голос.
Харри обернулся. Сегодня на Отто было не женское платье, а просторная розовая шелковая рубашка, и только немного туши на ресницах и помады на губах показывали, что он заботится о своем имидже.
– Извини, Отто, не то настроение.
– О, все вы, скандинавы, одинаковы. Не умеете расслабляться, пока не выпьете столько, что уже ни на что не годитесь… Понимаешь, о чем я?
