Она ответила неопределенно. Ночью ей должны были звонить из Швеции. Родители.
– У меня день рождения, – сказала она.
– Поздравляю.
Харри положил трубку. Внутри старый враг поднимал голову.
За полчаса Лебье и Харри доехали до дома Эндрю Кенсингтона на Сидней-роуд в Четвике. Милая улочка в милом пригороде.
– Мы адрес не перепутали? – спросил Харри, сверяя номер дома.
Это была большая каменная вилла с двойным гаражом, подстриженным газоном и фонтаном. К роскошной двери из красного дерева вела гравиевая дорожка. На звонок вышел мальчик, с серьезным видом кивнул, когда его спросили об Эндрю, потом зажал рот рукой, давая понять, что он немой.
Потом отвел их за дом, где начинался огромный сад, и указал на низенькое кирпичное строеньице, похожее на домик садовника в классическом английском поместье.
– Мы хотели зайти, – Харри заметил, что говорит очень громко. Как будто у мальчика были проблемы еще и со слухом. – Мы работаем… работали вместе с Эндрю. Эндрю умер.
Он достал связку ключей с кожаным брелоком. Мальчик взглянул на нее и начал с потерянным видом хватать ртом воздух.
– Он умер внезапно, этой ночью, – продолжал Харри.
Мальчик стоял перед ними, свесив руки. В его глазах заблестели слезы. Харри понял, что он, должно быть, хорошо знал Эндрю, ведь тот жил по этому адресу почти двадцать лет. А мальчик, наверное, рос в большом доме. Харри невольно представил, как маленький мальчик и черный дядя играют в саду, гоняют мяч, как этот мальчик получал свою порцию дружбы плюс немного денег на мороженое и пиво. Может, полицейский из маленького домика делился с ним своими скудными заработками и щедрыми сказками. А когда мальчик подрос – то и советами, как вести себя с девочками и драться.
– Вообще-то мы не просто работали вместе. Мы были друзьями. Мы тоже, – добавил Харри. – Можно, мы туда зайдем?
Мальчик моргнул, сжал губы и кивнул.
Харри выругался про себя. «Соберись, Холе, – подумал он. – А не то скоро станешь выражаться слезливыми историями, словно американцы».
Маленький холостяцкий домик сразу же поразил Харри своей чистотой и опрятностью. На столике перед портативным телевизором в спартанской гостиной не валялись газеты, на кухне не громоздилась немытая посуда. В коридоре, как на параде, стояли сапоги и ботинки с аккуратно заправленными шнурками. Эта подтянутость о чем-то напомнила Харри. Безупречно белое белье в спальне было заправлено так туго и ровно, что казалось, чтобы лечь в постель, придется протиснуться в щелку между одеялом и простыней. Харри уже не раз проклял так же нелепо застеленную кровать у себя в номере.
В ванной перед зеркалом в образцовом порядке лежали: бритва, крем после бритья, мыло, зубная щетка, паста и шампунь. И все. В уборной тоже ничего экстравагантного, убедился Харри. И вдруг понял, что ему все это напоминает – его собственную квартиру после того, как он бросил пить.
Новая жизнь началась для Харри вместе с этим суровым порядком: каждой вещи – свое место, полка или ящик, куда она возвращается сразу же после использования. Ни одной ручки не на своем месте, ни одной перегоревшей пробки на распределительном щитке. Все это имело не только практическое, но и символическое значение: пусть это и глупо, но уровень беспорядка превратился в индикатор уровня всей его жизни.
Харри попросил Лебье осмотреть шкаф и комод в спальне и, только когда тот ушел, открыл туалетный шкафчик рядом с зеркалом. На двух верхних полках аккуратными штабелями, как боеголовки на военном складе, лежало десятка два одноразовых шприцев в вакуумных упаковках.
Конечно, у Эндрю Кенсингтона мог быть диабет и вкалывать он мог инсулин, но Харри знал правду. Если перерыть полдома, можно найти наркоманскую заначку – порошок и сопутствующее оборудование, но не было смысла. Харри и так все знал.
Чингисхан не врал, когда говорил, что Эндрю Кенсингтон – наркоман. А когда Харри нашел его в квартире Отто, сомнений не осталось. В таком жарком климате, когда можно носить рубашку только с коротким рукавом, полицейский не может щеголять следами уколов на руках. Поэтому приходится колоть куда-нибудь еще: например, в ногу. И голень Эндрю это подтверждала.
Насколько помнил Чингисхан, Эндрю покупал героин у того парня с голосом Рода Стюарта. По его словам, Эндрю мог колоться почти без ущерба для трудоспособности и легкости в общении.
– Это не такая уж и редкость, как многие думают, – говорил Хан. – Но когда Лихач от кого-то узнал, что парень-то из полиции, хотел его застрелить. Думал, он собирается нас сдать. Но мы отговорили. Ведь этот парень столько лет был чуть ли не лучшим клиентом Лихача! Не торговался, всегда исправно платил, все чин по чину, никакого тебе трепа или еще каких глупостей. Никогда не видел, чтобы абориген так славно покупал наркотики. Черт, да я вообще лучше покупателей не встречал!
Он ни разу не видел и не слышал, чтобы Эндрю разговаривал с Эвансом Уайтом.
– Уайт с частными клиентами не работает, он оптовик – и точка. Хотя я слышал, он приторговывал на улице в Кингз-Кросс. Не знаю уж зачем – он и так хорошо зарабатывает. Но он уже бросил это дело – слышал, у него возникли проблемы со шлюхами.
Чингисхан говорил откровенно. Откровеннее, чем требовалось, чтобы спасти свою шкуру. Можно было подумать, это его забавляет. Наверное, понимал, что раз кто-то из коллег Харри – их клиент, ареста можно не опасаться.
– Передавай ему привет. Скажи, мы его ждем. Мы же не злопамятные, – ухмыльнулся Хан. – Кто бы они ни были, они всегда возвращаются. Всегда.
Харри вошел в спальню. Лебье без особого энтузиазма копался в белье и бумагах.
– Нашел что-нибудь? – спросил Харри.
– Ничего особенного, а ты?
– Ничего.
Они посмотрели друг на друга.
– Пошли отсюда, – сказал Харри.
Начальник охраны театра Сент-Джордж сидел в столовой. Даже можно было поверить, что он спокоен. Харри он запомнил с прошлого вечера.
– Н-наконец-то меня перестали спрашивать и д-докапываться, как все это было. Тут ц-целый день вертелись журналисты, – сказал он. – И еще ваши эксперты. Н-но они просто работали и нас не т-трогали.
– Да, работа у них еще та.
– Д-да уж. Ночью не мог заснуть. Потом жена д-дала мне снотворного. Никому такого не пожелаешь. Но вы-то люди привычные, а мы…
– Ну, то, что случилось здесь, и мы видим не каждый день.
– Н-не знаю, смогу ли я теперь войти в ту комнату.
– Ничего, оклемаешься.
– Д-да нет. Я уже д-даже реквизиторской ее не называю. Просто «т-та комната».
– Время лечит, – утешил его Харри. – Уж я-то знаю.
– Н-надеюсь, констебль.
– Зови меня Харри.
