— Алло!
Старик поднял голову.
— Я думаю, вам надо проверить еще и слух.
Доктор Буер стоял в дверях и пытался весело улыбаться. Он пригласил его в офис. Мешки под глазами у доктора набрякли еще больше.
— Я прокричал ваше имя три раза.
«Я забываю свое имя, — подумал старик. — Забываю все свои имена».
По тому, как доктор подал ему руку, чтобы помочь пройти в кабинет, старик догадался, что новости плохие.
— Да, я получил результаты тех анализов, которые мы брали, — поспешно сказал врач, не успев как следует усесться в кресло, будто желая выложить плохие новости как можно скорее. — К сожалению она разрослась.
— Ну разумеется, она разрослась, — ответил старик. — Разве это не в природе раковых клеток — разрастаться?
— Хе-хе. В общем-то, да. — Буер смахнул с письменного стола невидимую пылинку.
— Опухоль — как мы, — продолжал старик. — Делает то, что может.
— Да, — ответил доктор Буер, с неестественно-расслабленным видом развалившись в кресле.
— Вы тоже делаете только то, что можете, доктор.
— Да, вы правы, вы правы. — Доктор Буер улыбнулся и надел очки. — Мы по-прежнему предлагаем вам курс лечения. Он, конечно, ослабит вас, но может продлить… э-э…
— Жизнь?
— Да.
— А сколько я протяну без этого курса?
Кадык Буера прыгал вверх-вниз.
— Несколько меньше, чем мы полагали вначале.
— А именно?
— А именно: из печени рак через кровь попал в…
— Хватит, назовите мне время.
Доктор Буер посмотрел на него пустыми глазами.
— Ты ненавидишь свою работу, ведь так? — сказал старик.
— Что, простите?
— Ничего. Дату, если можно.
— Но ведь нереально…
Доктор Буер вздрогнул, оттого что старик стукнул кулаком по столу — так сильно, что телефонная трубка соскочила с рычага. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но осекся, когда увидел, как старик грозит ему дрожащим пальцем. Он вздохнул, снял очки и устало провел рукой по лицу.
— Летом. В июне. Возможно, раньше. В лучшем случае — в августе.
— Отлично, — сказал старик. — Тогда все хорошо. А боли?
— Могут появиться когда угодно. Принимайте лекарства.
— Я смогу действовать?
— Трудно сказать. Это зависит от болей.
— Мне нужны такие лекарства, чтобы я мог действовать. Это необходимо. Понимаете?
— Все болеутоляющие…
— Я умею терпеть боль. Мне нужно что-то, что просто поддерживало бы меня в сознании, чтобы я мог здраво мыслить и действовать.
Счастливого Рождества. Это было последнее, что сказал доктор Буер. Старик стоял на лестнице. Сначала он не понимал, почему в городе так много народу, но когда ему напомнили о предстоящем празднике, он тут же понял причину паники в глазах прохожих, спешащих по улице, — они боятся не успеть купить рождественские подарки. На площади Эгерторгет люди собрались вокруг уличного оркестра. Мужчина в форме Армии спасения обходил толпу с жестянкой для пожертвований. В снегу наркоман переминался с ноги на ногу, его глаза мигали, как мигает стеариновая свечка, прежде чем потухнуть. Две юные подружки прошли мимо него под ручку, краснощекие, распираемые своими маленькими секретами и желанием жить дальше. И огни. Свет горел в каждом окошке, будь они все прокляты. Он поднял глаза: над ним было небо Осло — теплый желтый купол отраженного городского света. Господи, как он скучал по ней! «Следующее Рождество, — подумал он. — Следующее Рождество мы справим вместе, любимая».
Часть третья
Урия
Эпизод 23
Госпиталь Рудольфа II, Вена, 7 июня 1944 года
Хелена Ланг быстро везла столик-тележку в палату номер четыре. Окна были открыты, и она вдыхала свежий аромат недавно скошенной травы. Разрушением и смертью сегодня не пахнет. Прошел год с первой бомбардировки Вены. В последние недели бомбили каждую ясную ночь. Хотя госпиталь Рудольфа II стоял в нескольких километрах от центра города, скрытый от войны в зеленом Венском лесу, дым городских пожаров перебивал запахи лета.
Хелена миновала поворот и улыбнулась доктору Брокхарду, тот, похоже, хотел остановиться и поболтать, так что она прибавил шагу. Всякий раз, когда она встречалась с глазу на глаз с Брокхардом, с его неподвижным, сверлящим взглядом из-за стекол очков, она чувствовала себя неуютно. Ее мать никак не могла понять, почему дочь избегает этого молодого, многообещающего врача, тем более что Брокхард был из очень обеспеченной венской семьи. Но Хелене не нравился ни Брокхард, ни его семья, ни попытки матери использовать ее как обратный билет в приличное общество. Мать считала, что во всем, что произошло, виновата война. Война была виновата в том, что отец Хелены, Генрих Ланг, потерял своих еврейских заимодавцев так внезапно, что не смог расплатиться с другими кредиторами в условленные сроки. Но проблемы с деньгами заставили его импровизировать, он написал своим еврейским банкирам, чтобы они перевели арестованные австрийским правительством облигации Лангу. Так что теперь Хенрик Ланг сидел в тюрьме за сговор с врагами рейха — евреями.
В отличие от матери, Хелена скучала больше по отцу, чем по тому положению, которое занимала семья. Она, например, вовсе не тосковала по пышным банкетам, с их полувзрослыми светскими беседами и вечными попытками пристроить ее за какого-нибудь богатенького, избалованного мальчика.
Она посмотрела на часы и ускорила шаг. Маленькая птичка, которая, должно быть, залетела через открытое окно, сидела сейчас высоко под потолком на одном из абажуров и беззаботно пела свою песенку. В такие дни Хелене даже не верилось, что там, снаружи, идет война. Может, оттого, что эти плотные ряды елей надежно отгораживали от всего, что не хотелось бы видеть. Но стоило зайти в какую-нибудь палату, тут же становилось понятно, что это была иллюзия мира. Вместе с исковерканными телами, истерзанными душами раненых солдат сюда приходила война. Поначалу Хелена выслушивала их истории, твердо уверенная в том, что ей хватит стойкости и веры, чтобы облегчить их страдания. Но все рассказывали одну и ту же бесконечную, кошмарную сказку о том, что приходится пережить человеку в этом мире, какие муки уготованы тем, кто выживет. Только мертвым сейчас легко. Так что Хелена перестала слушать их. Она просто притворялась, что слушает, пока меняла бинты, мерила температуру и давала им лекарства и еду. А когда они спали, она старалась даже не смотреть на них, потому что их лица продолжали их рассказы даже во сне. Она читала страдания в бледных молодых, совсем мальчишеских физиономиях, жестокость — в огрубевших, суровых лицах и желание умереть — в исковерканных болью чертах того, кто только что узнал, что ему отрежут ногу.
