— Помнится, там вообще не было мяса, — улыбнулся он. — Думаю, большей частью яйцо и хлебные крошки.
Хелена тихо рассмеялась, мать сверкнула на нее глазами.
Несколько раз за обед разговор затухал, но после долгой паузы его начинали снова: причем Урия говорил не меньше, чем мать или Хелена. Когда Хелена приглашала его к обеду, она уже решила, что не будет волноваться о том, что подумает о нем мать. Урия — воспитанный молодой человек, но он был из крестьян, а значит, у него нет той утонченности поведения и манер, которые необходимы в светском обществе. Но она просто решила не думать об этом. Поэтому ее очень удивило то, как естественно и обходительно держал себя Урия.
— Вы, наверное, собираетесь устроиться на работу после войны? — спросила мать, отправляя в рот последний кусочек картошки.
Урия кивнул и стал терпеливо ждать, когда фрау Ланг прожует и задаст свой следующий вопрос.
— Позвольте спросить, на какую же работу вы хотели бы устроиться?
— Почтальоном. Мне, во всяком случае, обещали эту работу до войны.
— Носить письма? Но ведь, кажется, у вас в стране люди живут так далеко друг от друга?
— Это не страшно. Мы живем где можем. Вдоль фьордов, в долинах и других местах, где есть защита от ветров и непогоды. Но и у нас тоже есть города и большие села.
— Вот как? Любопытно. Могу ли я поинтересоваться насчет вашего материального положения?
— Мама! — Хелена посмотрела на мать с упреком.
— Что, милая? — Мать отерла салфеткой рот и подала Беатрисе знак убирать тарелки.
— Ты превращаешь все в какой-то допрос. — Хелена нахмурилась.
— Да. — Мать обаятельно улыбнулась Урии и подняла бокал. — Это и есть допрос.
Урия поднял бокал и улыбнулся в ответ.
— Я понимаю вас, фрау Ланг. Хелена — ваша единственная дочь. И у вас есть полное право — я бы даже сказал: долг — выяснить, подходит ли ей тот человек, которого она выбрала.
Фрау Ланг уже поднесла вино к губам, как вдруг бокал застыл у нее в руке.
— Я не такой уж состоятельный человек, — продолжал Урия. — Но у меня есть желание работать и голова на плечах, так что, думаю, я смогу прокормить себя, Хелену, и не только. Обещаю вам заботиться о ней, как только я смогу, фрау Ланг.
Хелене вдруг захотелось рассмеяться, и однако что-то мешало — какое-то странное напряжение.
— Господи! — воскликнула фрау Ланг и поставила бокал на место. — Не кажется ли вам, молодой человек, что вы заходите слишком далеко?
— Кажется. — Урия сделал большой глоток и посмотрел на бокал. — У вас превосходное вино, фрау Ланг.
Хелена попыталась ударить его ногой под столом, но не смогла дотянуться.
— Но время сейчас странное. И его остается все меньше. — Он отставил от себя стакан, но продолжал смотреть на него. Легкая полуулыбка, игравшая на его лице, теперь пропала. — По вечерам — таким же, как этот — мы с боевыми товарищами часто разговаривали друг с другом. О том, чем будем заниматься в будущем, о том, какой будет новая Норвегия, о наших мечтах и планах. Больших и малых. А несколько часов спустя они лежали на земле мертвые. И будущего у них не было. — Он поднял взгляд и посмотрел фрау Ланг в глаза. — Да, я захожу далеко и, быть может, слишком быстро. Но только потому, что нашел девушку, которую полюбил и которая полюбила меня. Сейчас война, и рассказывать вам о моих планах на будущее — это пускать пыль в глаза. Вся моя жизнь, фрау Ланг, — это один час. И ваша, наверное, тоже.
Хелена посмотрела на мать. Та сидела словно окаменевшая.
— Сегодня я получил письмо из норвежского Полицейского управления. Я свяжусь с лазаретом «Синсен» в Осло для прохождения медицинского освидетельствования. Я уезжаю через три дня. И думаю взять с собой вашу дочь.
Хелена задержала дыхание. Тиканье настенных часов отдавалось эхом. У матери на шее мерцало алмазное ожерелье. Было видно, как она напряжена. Внезапный порыв ветра, залетевший в приоткрытую дверь, колыхнул пламя свеч, и тени прыгнули на серебристые стены. Только тень Беатрисы у входа в кухню, казалось, даже не пошевелилась.
— А сейчас будет пирог, — подмигнула мать Беатрисе. — Специально из Вены.
— Я только хотел, чтобы вы знали, как я этого жду, — продолжил Урия.
— Да, разумеется. — Мать выдавила из себя язвительную улыбку. — Он же приготовлен из наших собственных яблок.
Эпизод 32
Йоханнесбург, 28 февраля 2000 года
Полицейский участок Хиллброу находился в центре Йоханнесбурга и был похож на крепость — с колючей проволокой вдоль стен и стальными решетками на окнах, до того узких, что они походили на бойницы.
— Двое мужчин, чернокожие, убиты этой ночью. И это только в нашем полицейском округе, — говорил инспектор Эсайас Берн, ведя Харри по лабиринту коридоров с шершавыми белеными стенами и грязным линолеумом на полу. — Видели ту махину — отель «Карлтон»? Закрыт. Белые давно уже эвакуировались за город, так что теперь мы стреляем только друг по другу.
Эсайас подтянул штаны. Он был высоким, полноватым, кривоногим негром. Под мышками белой нейлоновой рубашки расплылись темные пятна.
— Вообще Андреас Хохнер сидит в загородной тюрьме, которую мы зовем Город Грешников, — сказал он. — Сегодня мы привезли его сюда для допросов.
— А что, не я один буду его допрашивать? — спросил Харри.
— Вот мы и пришли. — Эсайас открыл дверь.
Они вошли в комнату, где, скрестив руки на груди, стояли еще двое и смотрели сквозь коричневое стекло в стене.
— Одностороннее, — шепнул Эсайас. — Он нас не видит.
Двое перед стеклом кивнули Эсайасу и Харри и отошли в сторону.
За стеклом была маленькая, тускло освещенная комната, посредине которой стоял стул и маленький стол. На столе имелась пепельница, забитая окурками, и закрепленный на штативе микрофон. У мужчины, сидящего на стуле, были темные глаза и густые черные свисающие усы Харри сразу узнал в нем человека с размытой фотографии, которую показывал Райт.
— Норвежец? — буркнул один из тех двоих и кивнул на Харри.
Эсайас Берн утвердительно кивнул.
— О'кей, — сказал мужчина, обращаясь к Харри, однако ни на секунду не выпуская из поля зрения мужчину за стеклом. — Он в твоем распоряжении, норвежец. На двадцать минут.
— Но в факсе говорилось…
— Да плевал я на телефакс. Слушай, норвежец, ты знаешь, из каких стран люди приезжают сюда, чтобы допросить этого парня? А сколько хотят, чтобы мы его им выдали?
— Ну… нет.
— Радуйся, что вообще с ним поговоришь, — сказал мужчина.
— А с какой стати он станет со мной разговаривать?
— А наше какое дело? Сам с ним договаривайся.
