— Пойдемте, — сказала Беатриса.
Ее комната была маленькой и простенькой, зато светлой и уютной. Над кроватью висело множество фотографий. Беатриса выдвинула ящик из комода и начала рыться в бумагах.
— У меня тут все по порядку лежит, я сейчас найду, — сказала она. Разумеется, подумал Харри.
Тут он увидел фотографию в серебряной рамке.
— Вот это письмо, — сказала Беатриса.
Харри не отвечал. Он смотрел на фотографию и не отвечал, пока не услышал голос Беатрисы прямо за спиной.
— Хелена на этой фотокарточке — медсестра в госпитале. Она была красавица, правда?
— Правда, — откликнулся Харри. — Кажется, я где-то ее видел.
— Еще бы, — ответила Беатриса. — Вот уже две тысячи лет ее рисуют на иконах.
Ночь и вправду выдалась жаркой. Жаркой и душной. Харри ворочался в кровати, сбросил на пол одеяло, скомкал простыню, но все никак не мог уснуть — донимали мысли. В какое-то мгновение он захотел выпить, но вспомнил, что ключ от минибара он отцепил и оставил внизу, у администратора. Он услышал голоса в коридоре, кто-то взялся за ручку двери. Харри повернулся в кровати. Никто не вошел. Теперь голоса были внутри. Харри почувствовал горячее дыхание на своей коже. Услышал треск рвущейся материи. Но, открыв глаза и увидев вспышки света, понял, что это молния.
Гром ударил снова, он гремел, будто далекие взрывы — то в одной части города, то в другой. Харри опять заснул. Он целовал ее, снимал с нее ночную сорочку, чувствовал ее белую кожу — потную, дрожащую от холода и страха. Он обнимал ее, долго, долго, пока она не согрелась и не расцвела в его объятьях, как цветок, который снимали на камеру всю весну, а потом прокрутили пленку за несколько секунд.
Харри продолжал целовать ее, ее шею, ее руки, живот. Не жадно, не похотливо, но осторожно, утешающе нежно, как будто боясь, что в любой момент ему придется уйти. И когда она, поколебавшись, последовала за ним, решив, что там безопаснее, он отправился дальше, пока они не пришли к тому месту, которого не знал он сам. И когда он обернулся, было слишком поздно. Она бросилась в его объятия, проклиная его, и умоляя его, и разрывая его на части своими сильными руками.
Харри проснулся от звука собственного дыхания, перевернулся на другой бок — точно ли он один в постели. Потом все снова погрузилось в водоворот мрака, грома и снов. Харри проснулся посреди ночи — в окно барабанил дождь. Он подошел к окну и посмотрел вниз. По улицам бежала вода, чья-то бездомная шляпа плыла по течению.
Наконец его разбудил телефонный звонок. Было утро. Улицы уже успели высохнуть.
Харри посмотрел на часы на ночном столике. До самолета «Вена — Осло» оставалось два часа.
Эпизод 88
Улица Тересесгате, 15 мая 2000 года
Желтые стены кабинета доктора Столе Эуне были сплошь увешаны картинами Эукруста и полками с литературой по психологии.
— Присаживайтесь, Харри, — сказал доктор Эуне. — Хотите — в кресло, хотите — на диван.
Стандартная формула для того, чтобы начать разговор, и Харри в ответ слегка улыбался уголком рта, будто говоря: «Забавно, но мы это уже слышали». Когда Харри звонил из аэропорта в Гардермуене, Эуне ответил, что, конечно, с радостью примет его, но коротко, потому что сегодня ему предстоит открывать в Хамаре семинар психологов.
— Тема: «Проблемы диагностики алкоголизма», — сказал Эуне. — Ваше имя названо не будет.
— Поэтому вы так прифрантились? — спросил Харри.
— Одежда может сказать о нас больше, чем все остальное. — Эуне провел рукой по лацкану пиджака. — Твидовая одежда говорит о мужественности и уверенности в себе.
— А галстук-бабочка? — поинтересовался Харри, вытаскивая блокнот и ручку.
— Дерзость ума. Серьезность с налетом самоиронии, если вам так угодно. Больше, чем нужно, чтобы понравиться руководству и подчиненным.
Эуне сложил руки на животе и с довольным видом откинулся на спинку кресла.
— Лучше расскажите мне про раздвоение личности, — сказал Харри. — Про шизофрению.
Эуне недовольно скривился:
— За пять минут?
— Значит, расскажите самое важное.
— Ну, во-первых, вы назвали раздвоение личности шизофренией — это общее укоренившееся заблуждение. Слово «шизофрения» обозначает целый ряд различных душевных расстройств и не имеет ничего общего с раздвоением личности. Конечно, само слово «схизис» по-гречески означает «расщепление», но доктор Эйген Блейлер
[49]
имел в виду расщепление психических процессов мозга. И если…
Харри показал на часы.
— Понимаю, — сказал Эуне. — Раздвоение личности, о котором вы говорите, иначе называется СРЛ — синдром расщепления личности. То есть в одном человеке сосуществуют две личности, и проявляются они поочередно. Как в истории о докторе Джекиле и мистере Хайде.
— Значит, сосуществуют?
— Да. Но это бывает редко, гораздо реже, чем в голливудских фильмах. За двадцать лет, что работаю психологом, мне ни разу не посчастливилось наблюдать случай СРЛ. Но все равно я имею о них кое-какое представление.
— И что же это такое?
— СРЛ практически всегда бывает связано с потерей памяти. То есть одна личность больного может проснуться с утра с похмельем, не подозревая о том, что другая личность вчера вечером напилась. И вообще, первая личность может быть трезвенником, а вторая — алкоголиком.
— Ну не в буквальном смысле?
— В самом буквальном.
— Но ведь алкоголизм — это физическое заболевание.
— Да, и именно это в СРЛ самое презамечательное. Я читал об одном пациенте с СРЛ, одна личность которого была заядлым курильщиком, а другая сигареты в рот не брала. И когда просыпалась его первая личность, кровяное давление становилось на двадцать процентов выше. А о женщинах с СРЛ я читал, что у них чаще происходят менструации, поскольку у каждой личности свой цикл.
— Выходит, такие люди меняют свое состояние физически?
— В какой-то мере — да. История о Джекиле и Хайде недалека от истины, и в нее можно было бы даже поверить. Доктор Ошерсон описывает случай, когда одна личность человека была гетеросексуальна, а другая — гомосексуальна.
— У этих личностей могут быть разные голоса?
— Да, именно по различиям в голосе легче всего определить, когда происходит смена личности.
— А голоса могут разниться настолько, что даже человек, хорошо знакомый с больным, не узнает его другого голоса? Например, по телефону.
— Да, если этот знакомый не знает о другой личности. А если он плохо знаком с больным, то может не узнать его, даже находясь с ним в одной комнате — настолько меняются мимика и жесты.
