Харри вошел в свой кабинет под приветственный звон телефона. Звонила Ракель: хотела вернуть ему старый диск.
— «Правила секса»? — ошеломленно повторил он название. — Ты его смотрела?
— Ты сам говорил, что он в твоем списке самых недооцененных фильмов всех времен и народов.
— Да, но тебе-то такие фильмы никогда не нравились.
— Неправда.
— Ты же ругала «Звездный десант»!
— Потому что это фильм для насмешливых мачо.
— Это сатира, — сказал Харри.
— На что же?
— На фашизм, прижившийся в американском обществе. Парни Харди — это такой современный гитлерюгенд.
— Да ладно тебе придумывать, Харри! Где ты разглядел сатиру? В эпизоде битвы с гигантскими инопланетными насекомыми?
— Тут имеется в виду боязнь чужаков…
— И ты не прав, говоря, будто мне не нравятся те фильмы, что нравятся тебе. Тот фильм семидесятых годов, ну про спеца по прослушивающим устройствам…
— «Разговор». Лучший фильм Копполы.
— Точно. Вот про него я согласна, что он недооцененный.
— Этот как раз оценен по достоинству, — вздохнул Харри. — Просто подзабылся уже. А так он Оскара взял как лучший фильм.
— Я сегодня ужинаю с подружками. На обратном пути могу заехать к тебе и завезти фильм. Ты будешь у себя около двенадцати?
— Может быть. А почему ты не хочешь заехать до ресторана?
— Не так удобно, я буду торопиться. Но в принципе, конечно, могу и так.
Ракель ответила быстро. Но все же не настолько быстро, чтобы Харри не отметил эту заминку.
— Хм… Я последнее время плохо сплю. У меня грибок завелся в стене, вот он меня и травит.
— Знаешь что? Я могу оставить диск в твоем почтовом ящике. Тогда тебе не надо будет вставать и открывать дверь. О'кей?
— О'кей.
И они положили трубки.
Харри заметил, что рука у него слегка дрожит. Наверняка от недостатка никотина, подумал он и отправился к лифтам.
Из дверей своего кабинета выглянула Катрина, как будто узнала звук его шагов.
— Я поговорила с Эспеном Лепсвиком. На сегодняшний вечер он одолжит тебе одного из своих людей.
— Класс!
— Что, хорошие новости?
— С чего ты взяла?
— Ты так улыбаешься…
— Я-то? Радуюсь вот.
— Чему?
— Да сигарете, — сказал он, хлопая себя по карману.
Эли Квале сидела с чашкой чая за кухонным столом и смотрела в окно, прислушиваясь к успокоительному урчанию посудомоечной машины. На диванчике рядом с ней стоял черный телефон, трубку она так сильно сжимала в руке, что та нагрелась. Но оказалось, звонили по ошибке. Трюгве нравилась рыбная запеканка, он сам говорил, что это его любимое блюдо. Но он о многих вещах так говорит. Хороший парень. За окном темнела мертвая бурая трава, а от снега, выпавшего этой ночью, не осталось и следа. Кто знает, может, он ей просто приснился?
Эли машинально перелистала журнал. На первые дни после приезда Трюгве она взяла отпуск, чтобы у них было больше времени побыть друг с другом, поболтать вдвоем всласть. А в результате Трюгве сидит в гостиной с Андреасом, они оживленно разговаривают, то есть занимаются тем, ради чего она брала отпуск. Ну и хорошо: у них всегда было больше общих тем для разговоров. Они же так похожи друг на друга. И кроме того… Эли нравилась эта мысль — «поболтать всласть», но стоило начать воплощать ее в жизнь, как беседа неизбежно натыкалась на непреодолимую стену.
Она конечно же согласилась назвать мальчика в честь отца Андреаса. Несмотря ни на что дать ему имя той семьи. Она даже — перед самыми родами — почти совсем решилась рассказать, что произошло: о пустой парковке, темноте, черных следах на снегу. О лезвии ножа возле горла и безликом дыхании, касавшемся щеки. О том, как она бежала домой, чувствуя, как трусики намокли от спермы, а сама просила Господа, чтобы сперма эта вытекла из нее вся без остатка. Но молитвы ее услышаны не были.
Потом она часто думала: а как бы все вышло, не будь Андреас священником, бескомпромиссно отрицающим даже мысль об аборте? Или если б она сама не оказалась такой трусихой? Тогда Трюгве бы не родился и… Но к тому времени все уже произошло и стена была возведена. Нерушимая стена молчания.
А то, что Трюгве с Андреасом оказались так похожи, стало для нее единственным благословением. В ней даже зажегся слабый огонек надежды, она пошла в клинику, где ее никто не знал, и отнесла туда по нескольку волосков, вынутых из их расчесок. Эли хотела, чтобы там сделали анализ на ДНК, она читала, это что-то вроде генетических отпечатков пальцев. Из клиники волосы послали дальше — в Институт судебной медицины при Королевской больнице, где этот новый метод часто использовали в делах по установлению отцовства. А через два месяца сообщили результаты. Увы, парковка, черные следы, прерывистое дыхание, боль — все это было не просто страшным сном.
Эли снова взглянула на телефон. Ну конечно, ошиблись номером. А дышал в трубку — она-то сразу поняла — человек, который, услышав чужой голос, никак не мог решить, что ему делать, положить трубку или что-то сказать. Так бывает.
Харри вышел в прихожую и поднял трубку домофона.
— Алло! — перекричал он «Франца Фердинанда», гремевшего из динамиков в гостиной.
Никто не ответил. Он услышал только сигналы машин с Софиес-гате.
— Алло?
— Привет! Это Ракель. Ты уже лег?
По ее голосу он моментально догадался, что она выпила. Немного, но достаточно для того, чтобы голос сделался на полтона выше, а сквозь слова прорывался этот ее чудесный, глубокий смех.
— Нет, — ответил он. — Вечер удался?
— Почти. Сейчас только одиннадцать. Девчонки рано разошлись по домам. Завтра на работу и все такое.
— А-а.
Харри будто увидел ее перед собой: дразнящий взгляд, хмельной блеск в глазах.
— Я принесла диск, — сказала она. — Открой, я положу его в почтовый ящик.
— Конечно.
Харри поднял руку, чтобы нажать на кнопку домофона. Помедлил. Это были две секунды до атаки. Две секунды на отступление. Он отлично понимал, что не хочет ее впускать, потому что проходить через все это еще раз будет слишком больно. Вот почему в груди громыхало так, будто у него было два сердца, вот почему он никак не нажимал кнопку, которая должна впустить Ракель в его дом и в его мысли.
Пора, подумал он и прикоснулся к твердому пластику кнопки.
— А может, мне подняться?
Харри заговорил, стараясь, чтобы голос звучал не слишком странно:
— Не нужно. На почтовом ящике есть мое имя. Доброй ночи. — И он нажал на кнопку.
