— Игра закончена, — произнес Харри.
— Не думаю, — улыбнулся в ответ Идар.
Харри чувствовал, что холод уже проник сквозь подошвы ботинок и медленно двинулся вверх по ногам.
— Мы бы хотели, чтобы вы проехали с нами в Управление криминальной полиции, — сказал Харри. — Немедленно.
— Зачем? — удивленно улыбнулся Идар.
— Потому что вы сжульничали: никакой вы не специалист по болезни Фара.
— Это кто вам сказал? — спросил Ветлесен и бросил короткий взгляд на остальных кёрлингистов, желая убедиться, что они стоят достаточно далеко и ничего не слышат.
— Ваш ассистент. Она — видимо, по чистой случайности — и слыхом не слыхивала о такой болезни.
— Послушайте… — Голос у Идара дрогнул, и в нем зазвучали нотки смятения. — Вы не имеете права врываться сюда и тащить в Управление полиции. Только не здесь, не при…
— Ваших клиентах? — подхватил Харри и прищурился на Идара через плечо, повернувшись к Арве Стёпу, который выметал ледяное крошево из-под одного из камней, а сам в это время разглядывал Катрину.
— Я не знаю, что вы ищете, — понизил голос Идар, — и я готов сотрудничать. Но не в том случае, когда вы унижаете и уничтожаете меня перед моими лучшими друзьями.
— Ну что, Ветлесен, продолжим? — окликнул Идара Арве Стёп.
Харри посмотрел на несчастного хирурга. Интересно, что он имеет в виду, называя этих людей «лучшими друзьями»? Черт, если и был у них крошечный шанс вытащить из Ветлесена хоть что-нибудь, то именно здесь и сейчас.
— Хорошо, — вздохнул Харри. — Мы уходим, но вы должны прибыть в управление не позже чем через час. Если не хотите, чтобы мы явились за вами с сиренами и мегафонами. А уж эти звуки весь Бюгдёй услышит.
Ветлесен кивнул, и Харри даже показалось, что тот пытается по старой привычке одарить его широкой улыбкой.
Олег с грохотом захлопнул дверь, скинул обувь, наступая на задник второй ногой, и помчался по лестнице на второй этаж. По всему дому разливался свежий лимонный запах политуры для мебели. Он ворвался в свою комнату, и трубочки «музыки ветра», закрепленные на потолке, в ужасе звенели, пока он срывал с себя джинсы и натягивал тренировочные штаны. Выскочил обратно и уже приготовился одолеть лестницу двумя прыжками, как из спальни матери раздался ее голос. Он вошел туда и увидел Ракель на коленях перед кроватью, под которой она шуровала длинной шваброй.
— Я думал, ты убиралась в выходные.
— Да, но не так тщательно, — ответила мать, встала и провела рукой по лбу. — Ты куда?
— На «Грёссбанен». Покатаемся на коньках. Карстен меня ждет. К обеду вернусь.
Он оттолкнулся от порога комнаты и в носках проехался по паркету, удерживая центр тяжести внизу, как его учил Эрик В., местный ветеран конькобежного спорта.
— Подождите-ка, молодой человек. Кстати, о коньках…
Олег остановился. Только не это, подумал он. Она нашла коньки!
Ракель застыла в дверях и, склонив голову набок, пристально смотрела на него:
— Уроки сделал?
— Да сегодня мало задали. Сяду после обеда.
Он видел, что она колеблется, и добавил:
— Ма, ты такая шикарная в этом платье.
Она опустила взгляд на свое старое голубое в белый цветочек платье, и, хотя глаза оставались суровыми, в углу рта притаилась усмешка.
— Ты говоришь прямо как твой папаша.
— Да? А я думал, он только по-русски балакает.
Он не хотел сказать ничего такого, но что-то с матерью произошло: ее как будто дернуло током.
— Мне можно идти? — И он загарцевал на месте.
— «Да, вы можете идти»? — Голос Катрины Братт раскатился по всему тренировочному залу в подвальном этаже полицейского управления. — Ты что, так и сказал Идару Ветлесену? «Можете идти»?
Харри посмотрел на ее лицо, склонившееся над гимнастической скамейкой, на которой он лежал. Свет потолочных ламп обволакивал ее голову сверкающим золотым нимбом. Он тяжело выдохнул: у него на груди покоилась штанга. Он собирался отжать девяносто пять кило и как раз снял штангу со штатива, когда в зал парадным шагом вошла Катрина и испоганила ему всю тренировку.
— Пришлось, — выдавил Харри и подтянул штангу чуть ближе к ключицам. — С ним был его адвокат, Юхан Крон.
— И что?
— Ну, Крон начал с того, что мы применяем к его клиенту недозволенные методы давления, что купля-продажа секса в Норвегии вполне законна и что наши попытки заставить уважаемого хирурга нарушить закон о врачебной тайне тоже могут заинтересовать прессу.
— Да господи боже ты мой! — воскликнула Катрина, и голос ее задрожал от ярости. — Речь идет об убийстве!
Харри никогда еще не видел ее в таком состоянии, поэтому ответил наимягчайшим тоном:
— Послушай, у нас не получится напрямую привязать убийство двух женщин к диагнозу их детей. Тут может быть простое совпадение. И Крону это отлично известно. Так что никак не мог я этого Идара задержать.
— Да уж. Все, что ты можешь… лежать здесь и ничего не делать!
Харри почувствовал боль в ключицах и понял, что Катрина, как ни печально, совершенно права.
Она закрыла лицо руками:
— Прости… Я просто… Сумасшедший денек выдался.
— Ох, — простонал Харри из-под штанги, — помоги, пожалуйста…
— Но с другой стороны! — Она отняла руки от лица. — Мы можем зайти с другой стороны. Из Бергена!
— Нет, — просипел Харри, выдохнув последние молекулы воздуха, остававшиеся в его легких. — Берген нельзя рассматривать как самостоятельную версию. Ты бы не могла…
Он посмотрел на нее снизу вверх, ее темные глаза наполнились слезами.
— Помоги себе сам, — прошептала она и улыбнулась. Это было так неожиданно: перед ним как будто стояла совершенно другая женщина — с удивительным светом во взгляде и абсолютно ледяным голосом. — Хоть ты сдохни!
Он в отчаянии услышал, как ее шаги удаляются и замирают где-то за пределами зала и как хрустят его кости, и тут же красные точки заплясали у него перед глазами. Он выругался, взялся за штангу покрепче и попытался ее отжать. Она не пошевелилась.
Катрина была права — он мог тут запросто сдохнуть. Это единственное, что было в его власти. Смешно, но правда.
Он изловчился, наклонил штангу и услышал, как оглушительно загремели блины, упав на пол. Сама штанга приземлилась с другой стороны скамейки. Он сел и бессмысленно уставился на гантели, разложенные на стойках вдоль стен.
Харри принял душ, переоделся и по лестнице поднялся на шестой этаж. Плюхнувшись в кресло, почувствовал, как болят мышцы, — сладчайшее ощущение, которое означало, что завтра он будет совершенно разбит.
