— Катрина…
— Подожди. Рафто был лучшим следователем убойного отдела во всем Бергене. Ты — лучший в Осло. Он мог предвидеть, что расследование убийств будешь вести именно ты, Харри. Вот почему ты получил то письмо. Я только хочу сказать, чтобы ты был осторожнее.
— Ты что, пытаешься меня напугать?
Она пожала плечами:
— Если ты напугался, знаешь, что тебе надо делать?
— Нет.
Катрина распахнула дверцу:
— Тебе надо найти другую работу.
Закрыв за собой дверь в квартиру, Харри стал на пороге гостиной. Комната выглядела как после бомбежки. Лунный свет падал на какое-то белое пятно на темной голой стене. Он подошел ближе. Это была восьмерка, написанная мелом. Он поднял руку и потрогал ее. Должно быть, дело рук специалиста по грибку, но что она означает? Может быть, какой-то код, допустим, вещества, которым он должен обработать стену.
Остаток ночи Харри метался на кровати, одолеваемый кошмарами. Ему снилось, что он крепко сжимает зубами какую-то твердую штуковину и, чтобы не задохнуться, вынужден дышать через дырку в ней. На языке он чувствовал вкус смазки, металла и пороха. А потом в легких совсем не осталось воздуха, и тогда он выплюнул штуковину и обнаружил, что дышал он вовсе не через дуло пистолета, как ему показалось, а через дырку в восьмерке. Обычная восьмерка: большой кружок внизу, маленький сверху. Большой внизу, маленький сверху. Мало-помалу у восьмерки на макушке вырос третий, крохотный кружок. Голова. Голова Сильвии Оттерсен. Она пыталась рассказать ему, что произошло, но не могла. У нее был зашит рот.
Когда Харри проснулся, глаза у него не хотели открываться, голова раскалывалась, а на губах был привкус извести и желчи.
Глава 16
День десятый. Кёрлинг
На Бюгдёй стояло зябкое утро. Аста Юханнессен, как обычно, ровно в восемь вошла в здание кёрлинг-клуба. Почтенная семидесятилетняя вдова два раза в неделю наводила тут порядок, особо себя не утруждая, потому что в маленький частный клуб ходила лишь горстка людей, к тому же душевых тут не было. Она зажгла свет. На стене висели трофеи: дипломы, вымпелы с надписями на латыни и старые черно-белые фотографии усатых мужчин с важными лицами, одетых в твидовые костюмы. Асте они казались ужас какими смешными: они походили на охотников на лис из британских телесериалов о жизни аристократов. Она вошла в игровой зал и почувствовала, что там не так холодно, как обычно: очевидно, забыли включить термостат ледовой дорожки. Все электричество экономят. Аста Юханнессен нажала на выключатель, и, пока лампы дневного света мигали, решая, начать им работу или нет, нацепила на нос очки, чтобы разглядеть показатели. Так и есть, термостат на довольно высокой отметке. Она сделала похолоднее.
Свет ламп отражался в сероватом льду. Очки у нее были для чтения, и, когда она заметила неясных очертаний предмет на другом конце зала, очки пришлось снять. Глаза медленно перестроились. Человек? Она не спешила двинуться по ледовой дорожке. Аста Юханнессен была не из трусливых, но ее одолевала навязчивая идея: она боялась, что упадет на этом проклятом льду и сломает шейку бедра. А тогда уж придется лежать на холоде, пока ее не найдут. Она взяла одну из игровых щеток, стоявших у стены, и, опираясь на нее, как на посох, маленькими шажками засеменила по льду.
В конце дорожки лежал мертвый человек. Голова его приходилась как раз на центр игрового круга. Бело-голубой свет ламп падал на застывшее в гримасе лицо. А лицо было какое-то знакомое. Может, она с ним раньше встречалась? Застывший взгляд искал что-то у нее за спиной. В правой руке мертвец сжимал шприц, сквозь прозрачный пластик виднелись остатки красного вещества.
Аста Юханнессен быстренько сообразила, что помочь ему уже ничем не сможет, и, повернувшись, сосредоточилась на опасностях обратного пути до ближайшего телефона.
После того как она вызвала полицию и те приехали, она вернулась домой и села за утренний кофе. Развернула свежий номер газеты «Афтенпостен», и тут до нее дошло, кого она сегодня обнаружила.
Харри, сидя на корточках, разглядывал ботинки Идара Ветлесена.
— Что медик говорит о времени смерти? — спросил он Бьёрна Холма, который стоял рядом в своей джинсовой куртке на рыбьем меху, чуть слышно отбивая чечетку сапогами из змеиной кожи. Прошло не больше часа со времени звонка Асты Юханнессен, а у кёрлинг-клуба за лентой полицейского заграждения уже толпились репортеры.
— Сказал, определить трудновато, — ответил Холм. — Он может только предполагать, потому что тело лежало на льду, а температура в помещении намного выше.
— Ну и что он предположил?
— Что смерть наступила между пятью и семью вчерашнего вечера.
— Ага. Стало быть, все же до выпуска новостей про его розыск. Ты видел замок?
— Обычный замок, — кивнул Холм. — Когда уборщица пришла, он был закрыт. Я смотрю, ты любуешься на его ботинки. Так я ж уже проверил отпечатки. Сто пудов даю, они идентичны тем, что мы нашли в Соллихёгде.
Харри вгляделся в рисунок на подошве:
— То есть ты думаешь, что это наш парень и есть?
— По-моему, ага, он.
Харри задумчиво кивнул:
— А что, Ветлесен был левша?
— Вроде нет. Вон у него, видишь, шприц-то в правой руке.
— Точно, — кивнул Харри. — Но ты все равно проверь.
Харри ни разу не удалось ощутить радость, когда дело, которое он вел, вдруг оказывалось раскрыто, закончено, сдано в архив. Пока шло следствие, он, разумеется, считал раскрытие дела своей целью. Однако стоило ему этой цели достигнуть, как он понимал, что это ошибка: то ли он хотел попасть вовсе не сюда, то ли цель ускользнула, то ли он сам переменился… черт его знает! Короче, он чувствовал себя опустошенным, и успех на вкус был совсем не таким, как ожидалось. А главное, за поимкой преступника всегда следовал вопрос: «И что?..»
К семи вечера свидетели были допрошены, улики и следы зафиксированы, пресс-конференция проведена и коридор убойного отдела наполнился праздничным шумом. Хаген заказал пива и торт, позвал к себе в кабинет и группу Лепсвика, и группу Харри, чтобы отметить успешное завершение дела.
Харри сидел на стуле и смотрел на могучий кусок торта на тарелке, которую кто-то сунул ему в руки. Он слышал, как Хаген произносил речь, как ему аплодировали, смеялись. Кто-то мимоходом хлопал его по спине, вокруг кипела дискуссия.
— Жалкий неудачник, этот чертов Ветлесен. Взял и смылся, как только почувствовал, что мы вот-вот его возьмем.
— Да, обставил нас…
— Нас? Да ведь это же группа Лепсвика должна была…
— А если б мы его взяли живьем, суд признал бы его невменяемым и…
— …у нас же никаких прямых улик, одни косвенные.
Из другого угла кабинета донесся голос Эспена Лепсвика:
