— «Дельта» двадцать минут назад взломала дверь в ее квартиру, — сообщил Бьёрн. — Они три смены снаружи отсидели.
— Да она и не должна была там появиться, — вздохнул Харри.
В своем кабинете на шестом этаже Харри переоделся в полицейскую форму, которая висела на вешалке и в последний раз была надевана во время похорон Джека Халворсена. Он вгляделся в свое отражение в оконном стекле. Мундир, пожалуй, действительно стал ему великоват.
Гуннара Хагена уже успели разбудить, и он примчался в контору. Теперь он сидел за столом и слушал краткий доклад Харри.
Известие было таким ошеломляющим, что он даже забыл рассердиться на Харри из-за его самодеятельности.
— Значит, Катрина Братт и есть Снеговик, — медленно сказал он, как будто, произнеся эти слова вслух, с ними легче будет примириться.
Харри кивнул.
— А ты веришь Стёпу?
— Да, — ответил Харри.
— И кто может подтвердить все его рассказы?
— Все умерли. Бирта, Сильвия, Идар Ветлесен. Так что он тоже мог бы оказаться Снеговиком. Это-то Катрина Братт и хотела выяснить.
— Катрина? Так ты же сказал, что она и есть Снеговик. Зачем тогда ей…
— Я сказал, что она хотела выяснить, мог бы Стёп оказаться Снеговиком. Ей нужен козел отпущения. По словам Стёпа, когда он сказал, что у него нет алиби на то время, когда были совершены убийства, она произнесла «хорошо», объявила его Снеговиком и стала душить. А потом услышала грохот автомобиля, на котором я въехал в подъезд, поняла, что мы уже почти на месте, и была такова. План-то наверняка состоял в том, чтобы мы обнаружили Стёпа мертвым в его собственной квартире, решили, что он повесился, и успокоились: преступник вроде как найден. Как и произошло, когда мы нашли Ветлесена. И как могло бы произойти, если б ей удалось застрелить Филипа Беккера во время ареста.
— Что? Она пыталась его…
— Она направила на него револьвер со взведенным курком и передумала стрелять, только когда я оказался на линии огня. Я слышал характерный звук, когда курок шел обратно.
Гуннар Хаген прикрыл глаза и потер виски кончиками пальцев:
— Я понял. Но пока это все так… умозрительно, Харри.
— Ну почему же… Я нашел письмо, — сообщил Харри.
— Какое письмо?
— Письмо Снеговика. Я нашел текст в ее домашнем компьютере, причем файл создан раньше, чем я его получил. И бумагу — ту самую.
— Бог ты мой! — Хаген тяжело поставил локти на стол и опустил лицо на руки. — И эта баба все время была тут. Ты понимаешь, что это значит?
— Газеты устроят скандал. Недоверие к полиции в целом. Кого-то из руководства принесут в жертву.
Хаген раздвинул пальцы и посмотрел в щелочку на Харри:
— Спасибо за четкое изложение ситуации.
— Всегда пожалуйста.
— Ну что ж, мне пора звонить нашему шефу и начальнику Главного управления. А пока предупреждаю вас с Холмом: держите рот на замке. Как думаешь, Стёп станет обо всем этом распространяться?
— Вряд ли, — криво усмехнулся Харри. — У него все топливо вышло.
— Какое еще топливо?
— Целостность личности.
Было десять утра. В окно кабинета Харри видел, как бледный, нерешительный свет дня ложился на крыши домов и по-воскресному тихий район Грёнланн. Прошло уже шесть часов, как Катрина Братт исчезла из квартиры Арве Стёпа, а поиски все еще ничего не дали. Она, разумеется, могла остаться в Осло, но поскольку к побегу она наверняка готовилась, то могла сейчас быть очень далеко. А в том, что она готовилась, Харри не сомневался.
Так же как и в том, что Катрина Братт и была Снеговиком.
Во-первых, тому были очевидные подтверждения: письмо и попытки убийства. Но главное, теперь стало понятно чувство, что за ним наблюдали, что кто-то проник в его жизнь. Газетные вырезки на стене, отчеты о ходе следствия. Она приучила его к тому, что предугадывает каждый его шаг, заставила привыкнуть к ней, и теперь ее вирус живет у него в крови, у него в голове.
Он услышал, как кто-то вошел, но не обернулся.
— Мы отследили ее мобильный, — раздался голос Скарре. — Она сейчас в Швеции.
— Да ну?
— На центральной станции сказали, что сигнал идет с юга. Местоположение и скорость передвижения соответствуют копенгагенскому экспрессу, который выехал из Осло в пять минут седьмого. Я говорил с полицией Хельсингборга, им нужен официальный запрос на задержание. Поезд там будет через полчаса. Что делаем?
Харри медленно кивнул, отвечая собственным мыслям. Мимо окна спланировала чайка, лишь в последний момент изменив направление полета и срезав угол над деревьями в парке. Наверное, увидела что-нибудь. Или просто передумала. Человек тоже так может. В шесть утра на вокзале в Осло.
— Харри! Она эдак до Дании доберется, если мы не…
— Попроси Хагена переговорить с Хельсингборгом. — Харри резко повернулся и схватил пиджак с вешалки.
Скарре стоял и недоуменно смотрел вслед старшему инспектору, который шел прочь по коридору широкими уверенными шагами.
Сержант Урё, дежуривший в арсенале полицейского управления, изумленно посмотрел на угрожающего вида старшего инспектора и повторил:
— ЦС? Газовые, что ли?
— Две коробки, — ответил Харри, — и упаковку патронов для револьвера.
Сержант нерешительно застыл у дверей арсенала. Этот Холе, конечно, давно не в себе, это понятно, но чтоб слезоточивый газ?..
Когда сержант Урё вернулся, Харри кашлянул:
— А Катрина Братт из убойного отдела тут что-нибудь получала?
— Девушка из бергенского управления? Только то, что положено по инструкции.
— А что у нас положено по инструкции?
— Увольняясь, оставляешь револьвер и все неиспользованные патроны. Поступаешь на работу — получаешь револьвер и две пачки патронов.
— То есть ничего серьезнее револьвера у нее сейчас нет?
Урё изумленно покачал головой.
— Спасибо, — поблагодарил Харри и сунул патроны в черную сумку рядом с зелеными цилиндрами, содержащими воняющий перцем слезоточивый газ, такой же, что был сварен Корсо и Стауттоном в 1928 году.
Сержант промолчал и, только когда Холе расписался в ведомости, пробормотал:
— Приятных выходных.
Харри, обхватив черную сумку, сидел в приемной Уллеволской больницы. Сладковато пахло спиртом, стариками и медленной смертью. Какая-то женщина из числа пациентов сидела на стуле напротив и напряженно смотрела в его сторону, будто старалась увидеть того, кого там не было, — человека, с которым когда-то была знакома, любимого, который так и не вернулся, а может быть, сына.
