Харри вздохнул, посмотрел на часы и представил себе штурм поезда в Хельсингборге. Машинист получает приказ со станции остановить поезд за километр до платформы; вооруженные полицейские с собаками растягиваются цепью; тщательный обыск в коридорах, купе, туалетах. Испуганные пассажиры, сгрудившиеся у окон, смотрят на вооруженных полицейских — непривычное зрелище на фоне счастливого скандинавского пейзажа. Женщин попросят предъявить документы, и они дрожащими руками полезут в свои сумочки. Широкоплечие полицейские в нервозном ожидании — мужественные, неторопливые, затем раздраженные, а когда выяснится, что той, кого они искали, найти не удалось, — разочарованные. В конце концов, если они не дураки и не лентяи, послышатся громкие ругательства: они найдут в мыльнице одного из туалетов мобильный телефон Катрины Братт.
Перед Харри возникло улыбающееся лицо:
— Он вас ждет.
Харри отправился за клацающими сабо и энергичными бедрами в белых брюках. Она распахнула перед ним дверь:
— Только недолго, пожалуйста. Ему нужен отдых.
Столе Эуне лежал в отдельной палате. Его обычно розовощекое круглое лицо было таким опухшим и бледным, что почти сливалось с подушкой. Тонкие, как у ребенка, волосы упали на лоб. Лбу, впрочем, было уже шестьдесят лет. И если бы не взгляд — острый и быстрый, Харри подумал бы, что перед ним труп лучшего психолога убойного отдела и его, Харри, личного врачевателя души.
— Боже милостивый, Харри, — удивился Столе Эуне. — Ты прямо скелет. Болеешь, что ли?
Харри пришлось улыбнуться. Эуне, скорчив гримасу, сел на постели.
— Извини, что раньше не пришел проведать. — Харри шумно придвинул стул к кровати. — Я, понимаешь… больницы эти… Даже не знаю…
— Больница будит твои детские воспоминания о матери, все нормально.
Харри кивнул и опустил взгляд на руки:
— Как тут с тобой обращаются?
— Такие вопросы задают, когда приходят проведать человека в тюрьме, а не в больнице.
Харри кивнул.
Столе Эуне вздохнул:
— Я знаю тебя слишком хорошо, Харри, и понимаю, что это не визит вежливости. Тебя явно что-то беспокоит. Давай, говори.
— Да ладно. Я же вижу: ты не в форме.
— Форма — понятие относительное. В некотором отношении я в отличной боевой форме. Ты бы видел меня вчера. То есть как раз вчера был шанс, что ты не увидишь меня вовсе.
Харри улыбнулся, не поднимая глаз от рук.
— Речь о Снеговике? — спросил Эуне.
Харри опять кивнул.
— Наконец-то, — сказал Эуне. — Я тут умираю со скуки. Рассказывай.
Харри набрал воздуху в легкие и начал рассказывать о ходе следствия, не забывая о дополнительной информации и самых значимых деталях. Эуне раза два перебил его краткими вопросами, а остальное время слушал молча с внимательным и почти благодарным лицом. Когда Харри закончил, было такое ощущение, что больному стало лучше: у него появился румянец, да и на постели он сидел поувереннее.
— Интересно, — протянул он. — Но раз ты уже знаешь, кто преступник, зачем пришел ко мне?
— Она сумасшедшая, да?
— Человек, совершающий такие преступления, несомненно, сумасшедший и может избежать уголовного наказания.
— Я тоже так думаю, но кое-что все же не понимаю, — сказал Харри.
— Ух ты! Да ты гений психиатрии. Я сколько лет работаю, а до конца так ничего и не понял.
— Ей было всего девятнадцать, когда она убила тех двух женщин в Бергене, а потом и Герта Рафто. Как получилось, что такая психопатка прошла все психологические тесты в полицейской академии, а потом работала в полиции столько лет — и за все это время ее никто не раскусил?
— Хороший вопрос. Возможно, она — эдакий коктейль.
— «Коктейль»?
— Человек, в котором намешано много всякого. Шизофреник, который слышит голоса, но при этом умудряется скрывать свои странности от окружающих. Раздвоение личности сопровождается припадками паранойи, которые искажают представления о том, в какой ситуации она находится и что надо предпринять, чтобы избежать опасности. При этом реальный мир представляется в лучшем случае приложением к этой ситуации. Зверства и ярость, о которых ты говорил, совпадают с рисунком пограничной личности, которая, впрочем, эту ярость может контролировать.
— Хм. То есть ты тоже не понял, в чем дело, — подвел итог Харри.
— И я о том же! — Эуне рассмеялся. Смех перешел в кашель. — Прости, Харри, — прохрипел он. — Мы, психологи, выстроили такие ясли, в которых наши коровы не помещаются. Эти психи — неблагодарные существа, они даже не думают, сколько сил и времени мы потратили на наши исследования!
— И вот еще что. Когда мы с ней обнаружили тело Герта Рафто, она была по-настоящему испугана. Я уверен, что она не притворялась. Признаки шока были налицо: я светил ей фонариком прямо в глаза, а зрачки так и оставались расширены.
— Елки зеленые! А вот это интересно. — Эуне сел повыше. — А зачем ты сунул фонарик ей в лицо? Уже тогда ее подозревал, да?
Харри не ответил.
— Может, ты и прав, — сказал Эуне. — Она могла не помнить об убийствах. Ты же сам рассказывал, что она вовсю участвовала в расследовании, не отлынивала. Может быть, в какой-то момент она начала себя подозревать и изо всех сил старалась выяснить правду. Что тебе известно о сомнамбулизме и лунатиках?
— Ну, я знаю, что некоторые ходят во сне. Говорят во сне. Едят, одеваются, выходят на улицу и даже водят машину.
— Точно. Дирижер Гарри Розенталь во сне дирижировал симфоническим оркестром, причем пропевал все партии инструментов. Было по меньшей мере пять дел об убийствах, когда преступника освобождали по той причине, что он был признан parasomniac, то есть действовал в состоянии сна. Один мужик в Канаде ночью встал, оделся, сел в машину, проехал две мили, убил тещу, с которой практически не общался, задушил тестя, вернулся к себе и лег спать. И его оправдали.
— Ты хочешь сказать, что она могла убивать во сне? Как этот твой parasomniac?
— Это, конечно, спорный диагноз. Но ты представь человека, который время от времени действует в своего рода спящем состоянии, а потом не может вспомнить, что он делал, и у которого остается в памяти лишь неясная, фрагментарная картина случившегося.
— Хм.
— И представь еще, что эта женщина только в процессе расследования поняла, что это ее рук дело.
Харри медленно кивнул:
— А чтобы избежать наказания, надо подставить кого-то в качестве подозреваемого.
— Штука в том, — скорчил гримасу Столе Эуне, — что, когда речь идет о человеческой психике, нельзя ничего сказать наверняка: болезни как таковой мы никогда не увидим, так что говорить можем только о симптомах.
