Он судорожно сжал в кулаке полный бокал, поднес ко рту,
пытаясь этим жестом найти некую спасительную соломинку. Отличный коньяк мягкой,
щекочущей волной достиг желудка. Большими пальцами Катя приспустила черные
трусики, прильнула к сверкающему шесту, скользя по нему ладонями, то опускаясь
на колени, то медленно выпрямляясь.
То, что с ним происходило, однозначному описанию не
поддавалось. С одной стороны, мужское естество заявляло о себе так, что Петр
ежесекундно ожидал услышать треск рвущейся материи. С другой — он сгорал со
стыда. За себя, за нее, за Пашку, за все происходящее. В разнесчастной башке
стоял полный кавардак. Где она научилась так? Неужели ей это нравится? Сразу
видно, все это происходит не впервые — «театр» должен быть чуть ли не
обыденностью. Почему Пашка, сволочь такая, промолчал? Как вообще нормальному
мужику стукнула в голову идея использовать законную супругу для подобных
представлений? И какая нормальная жена согласилась бы на роль домашней
стриптизерки, да вдобавок отточила, надо признать, мастерство до нешуточных
высот?
Мысли и вопросы мешали друг другу, голова была жаркой и
тяжелой. Когда взлетела тонкая рука с бледно-розовыми ногтями, отправив в полет
трусики, свет внезапно погас, музыка притихла, во мраке едва слышно прошлепали
босые ноги.
Очень быстро свет зажегся вновь. Эстрада была пуста. Музыка
завершилась длинной трелью, потом резко изменилась — то, что понеслось из
невидимых динамиков, больше напоминало классические мелодии тридцатых годов, но
уж никак не опереточные: с чем-то они в голове у Петра ассоциировались, что-то
напоминали, но он, пребывая в полнейшей ошарашенности, не мог провести четких
аналогий. Бетховен? «Полет валькирий»? Определенно симфоническая музыка, ни
следа эстрады…
Воровато, словно совершая что-то неподобающее, он щедро
налил себе коньяка и выпил жадными глотками, глядя на пустую эстраду. Из
динамиков послышался голосок Марианны:
— Сегодня по многочисленным просьбам господ зрителей мы
вновь исполняем классическую постановку «Колючая проволока»…
Петр едва попал концом сигареты в пламя зажигалки. Коньяк
сделал свое, но, разумеется, не смог ни успокоить, ни вернуть душевое
равновесие. В голове кружился тот же парализующий сумбур, лицо пылало. Все это
было и шокирующим, и чужим, он ощущал себя проникшим на представление
безбилетником, никогда еще за все дни притворства так остро не чувствовал свое
самозванство — и никогда не осознавал себя столь растерянным, даже униженным.
Стыдно сидеть здесь пнем, стыдно смотреть на Катю… вот связался!
Вновь на эстраде появилась Катя, на сей раз не выплыла в
танце, а просто вышла обычной походкой, столь же ярко, вызывающе накрашенная,
только волосы теперь заплетены в толстую косу с распущенным концом. Вместо
классического наряда дорогой стриптизерши на ней теперь было коротенькое
платьице из самой натуральной серой мешковины — чистенькое, с большим вырезом и
расклешенным подолом, сшитое по фигуре, в обтяжечку, наверняка не косорукой
портнихой из окраинной мастерской для бывшего советского народа, а «мадам» из
дорогого ателье (даже Петр смог это сообразить).
И ощутил дикую, противоестественную смесь стыда с
любопытством. Ругал себя, но ничего не мог поделать. Смотрел во все глаза.
Держась так, словно ни «сцены», ни «зрительного зала» не
существовало вовсе, Катя прошла к шесту и остановилась возле него, глядя в
сторону. Появилась Марианна — в высоких черных сапогах и короткой кожаной юбке,
с кобурой на поясе, в черной рубашке с алой гитлеровской повязкой, витыми
погонами и эсэсовскими петлицами. На голове — лихо заломленная пилотка с
черепом и костями. Помахивая длинным черным стеком, она не спеша подошла,
завела Катины руки за шест, защелкнула на запястьях наручники — тоже держась
так, словно никого вокруг, кроме них, не существовало. Усмехнулась:
— Подумала, Катюша?
Реплика прозвучала естественно, непринужденно, словно из уст
профессиональной актрисы.
— Я не понимаю, фрейлейн Эльза, что вы от меня хотите…
— тоже довольно натурально произнесла Катя, стоя лицом к Петру.
— Поговорим о партизанах, Катя?
— Честное слово, я здесь ни при чем…
— Знаешь, что самое смешное, Катенька? —
про-мурлыкала Марианна. — Я тебе, кажется, верю… Ничего общего с этими
бандитами у тебя нет и не было. Верю.
— Тогда почему же…
Марианна, подойдя вплотную и стоя так, чтобы не заслонять
«партизанку» от зрителей, погладила ее по щеке:
— Есть еще одна сторона проблемы, Катюша… Тебе никто не
говорил, что ты чертовски очаровательная девочка? Штучный экземплярчик,
сделанный по особому заказу?
— Н-ну…
— Обладательница такой фигурки может себе позволить
многое, — продолжала Марианна.
«Это же Пашка, — подумал Петр смятенно. — Его
лексикончик, его давние обороты… и, надо полагать, его сценарий? Очень похоже.
Лет двадцать назад братец даже порывался попробовать силы в изящной
словесности, да так и заглохло…»
Тем временем Марианна освободила Катю от наручников, отвела
от шеста, с той же небрежной опытностью расположив лицом к Петру. Вкрадчиво
сообщила:
— Катюша, ты же взрослая девочка. Я тебя могу отправить
в караулку к солдатам… а могу и не отправить. Тебе надо что-нибудь объяснять
или сама поймешь?
И провела концом стека от шеи до колена, чуть приподняв
подол кожаной петелькой. Обняла за талию, зашептала что-то на ухо. Катя
легонько отстранилась:
— Я этого никогда не делала…
— А в караулку хочешь?
— Нет, — потупившись, сказала Катя.
— Ну вот и умница…
Все еще приобнимая Катю, она опять зашептала на ухо.
Катя, вскинув на нее глаза и хлопая ресницами, в конце
концов покорно кивнула. Чуть присев, стянула узенькие красные трусики и
замерла, уронив руки. Подойдя сзади, Марианна накрыла ладонями ее грудь, стала
целовать в шею. Пилотка упала на пол рядом со стеком. Катя закинула голову,
зажмурилась. Звучал старый марш: «Дойче зольдатен, унтер-официрен…» Петр
боролся со стойким ощущением, будто спит и видит тягучий кошмар. Совершенно не
представлял, что ему делать.
Резким движением Марианна рванула обеими руками платье на
Катиной спине. Видимо, там был заранее сделан зашитый на живую нитку разрез,
потому что крепкая мешковина подалась неожиданно легко, обнажив плечи. Обеими
руками Катя придерживала платье на груди, а ладони Марианны с рассчитанной
медлительностью блуждали по ее телу, спустились на бедра, нырнули под подол.
Тихонько вскрикнув, Катя дернулась, но тут же застыла в прежней покорной позе,
и Петр ощутил прилив неконтролируемой ярости — судя по движениям рук Марианны и
ее раскрасневшимся щекам, игра пошла всерьез.
Комкая подол, Марианна потянула Катино платье вверх, явно
намереваясь его содрать. Катя послушно подняла руки над головой, мятая
мешковина уже поднялась выше талии…
