— Я могу идти?
Петр снова кивнул. Шустрый зам проворно выкатился из
кабинета, а Петр вернулся к картинам, забрав со стола забытый юным мастером
крохотный перочинный ножичек. Выбрав подходящее место, подцепил узким лезвием
холст, отделил пару прядей. Воровато оглянувшись, оторвал кусок оберточной
бумаги, завернул в него добычу и поглубже спрятал в карман. Так же поступил и с
двумя другими картинами. Трудно было сформулировать четко, что именно его
гложет, какие подозрения возникают в глубине души. Просто-напросто с некоторых
пор решил смотреть в оба, держать ушки на макушке и спрятать подальше излишнюю
доверчивость. Прежние инстинкты неожиданно ожили от вечного, казалось бы, сна,
наступившего после ухода в отставку…
— Жанна, — сказал он, щелкнув клавишей. —
Когда Марушкин закончит с Косаревым, пусть зайдет ко мне. он тут забыл кое-что…
Только обязательно.
— Будет сделано, Павел Иванович… Минут через пять
художник вновь возник на пороге, положил перед Петром небольшой бланк:
— Вот тут ваш автограф необходим… Петр подмахнул
расходный ордер, согласно которому г-ну Марушкину причиталась за изготовление
рам какая-то мелочь. И небрежно поинтересовался:
— До копеечки рассчитался мой зам?
— А то! — воскликнул сияющий Марушкин. Извлек из
нагрудного кармана потертой джинсовой куртки пачку зеленых бумажек, сложенную
вдвое и перехваченную желтой резинкой. — Пять штук, копеечка в копеечку.
Премного благодарны, Паливапыч, и всегда к вашим услугам. Разрешите
улетучиться?
— Тратить спешишь?
— Ну, около того… — признался Марушкин. — Так,
расслабиться немного после трудов праведных с помощью алкоголя и доступного
женского поголовья. Так это ж ненадолго, мне мастерскую пора покупать, кровь из
носу. Если еще понадоблюсь…
— Ты только смотри… — поднял палец Петр.
— Павел Иванович! — проникновенно возопил
Марушкин, прижимая ладони к хилой груди. — Вы не думайте, что если я
малость самую эксцентричный, то автоматически лишен житейского практицизма…
Присутствует таковой, как же. Будьте благонамеренны, я что трезвый, что пьяный
— язык за зубами держать умею, не первый год замужем… Нешто мы сиволапые? Все
понимаем…
— Ладно, верю, — сказал Петр. — Ножичек
возьми, забыл. Если опять понадобишься, где искать? Засунул я куда-то твои
координаты, уж извини…
— Да бывает, — Марушкин быстро набросал на листке
адрес и телефон. — Ждать буду с нетерпением, Паливаныч, всего вам
наилучшего!
Когда за ним закрылась дверь, Петр вернулся к картинам и еще
пару минут разглядывал холсты, осторожненько царапая ногтем в подходящих местах,
так, чтобы, боже упаси, не оставить следов. Подозрения крепли, не на шутку…
— Можно, я уберу, Павел Иванович? От неожиданности он
вскинулся, как ошпаренный, выпрямляясь, зацепил ногой картину, и она с грохотом
обрушилась плашмя на ковер. Смущенно улыбнулся:
— Пугаешь ты меня, тезка Орлеанской девственницы…
— Опять насмехаетесь? — грустно сказала
Жанна. — Девственницу какую-то придумали…
— Не какую-то, а Орлеанскую.
— А это кто?
Павел мысленно воздел очи горе, вздохнул. Впрочем, к чему ей
с такой фигуркой и мордашкой углубленное знание истории? Смешно даже…
— Убрать?
— Убери,конечно.
Покосившись на него через плечо, Жанна нагнулась за смятой
бумагой — не присела на корточки, как это в обычае у женщин, особенно
щеголяющих на глазах у мужика в мини-юбках, а именно нагнулась, держа ноги
прямо, так что взору Петра предстали кое-какие пикантные тайны. Без сомнения,
проделано это было умышленно.
Невольно отведя глаза, он проворчал:
— Слушай, тезка Орлеанской девы, на работу, вообще-то,
следует и плавки надевать…
Жанна выпрямилась, обожгла его томным взглядом и сообщила:
— Я сегодня такая рассеянная, Павел Иванович,
ничегошеньки у меня под этим нет… — и медленно провела ладонями по юбке и
блузке. — Ранний склероз начинается, право слово…
— Опять за свое?
Старательно запихав скомканную бумагу в урну, Жанна подошла
вплотную:
— Павел Иванович, вы меня что, бросили? И я теперь —
соблазненная и покинутая?
— Да ладно тебе.
— Ну, а все-таки? За десять-то дней любые царапины
затянутся. А вы девушкой откровенно пренебрегаете. А девушка, между прочим,
истомилась вся, сберегаючи себя для единственного… Па-авел Иваныч! Садист вы,
честное слово…
Если откровенно, у него приятно взыграло мужское самолюбие —
не столь уж часто его откровенно домогались юные красоточки. Пусть даже, строго
говоря, не его, пусть тут и просматривалась финансовая подоплека… Если подумать
трезво, Пашку многое оправдывает. Все, с кем он забавлялся, в том числе и на
грани, имели полное право отказаться, заехать по физиономии, гордо хлопнуть
дверью… Однако ни одна этого не сделала.
— Жанна, — сказал он, глядя в глуповатые красивые
глазенки. — Тебе, часом, фотографии не вернуть?
— Которые? — подняла идеально вычерченные бровки
Жанна. — А-а… Нет, зачем? Вот кстати, у меня подружка работает в театре, в
костюмерной. Помните, я говорила? Можно взять на пару дней ихний гусарский
мундирчик… Павел Иваныч? Я же не дура, у меня тоже бывают идеи…
«Ну, эта в помощи доброго самаритянина не нуждается, —
про себя констатировал он. — Наоборот».
— Па-авел Иваныч… — тоном обиженного ребенка протянула
Жанна. — Лето же, смена гардероба. А я на Лохвицкого в «Чаровнице» такой
костюмчик видела… Светленький, без подкладки, конкретная Италия, не бодяжная…
И ухватилась тонкими пальчиками за узел его галстука. Петр,
мысленно плюнув, уступил — ежели совсем честно наедине с собой, то не очень-то
и тянуло разыгрывать монаха. Расстегивая на ней блузочку, он поймал себя на
том, что делает это привычно, со сноровкой окруженного девичьим сговорчивым
цветником барина времен Очаковских и покоренья Крыма. Опять-таки привычно —
была практика во время визита телезвездочки — пристраивая девушку на обширном
мягком кресле, он успел подумать, что рискует не то чтобы переродиться
характером, но изрядно врасти в Пашкин образ. Если это продлится еще с месяц,
трудновато будет потом отвыкать — от сговорчивых телочек, от роскошной машины,
от услужливой горничной, бдительной охраны и всего прочего. Марк Твен, пожалуй,
чуточку перемудрил, заставив своего нищего тяготиться королевской
роскошью, — роскошь, знаете ли, обладает пакостным свойством засасывать,
особенно тех, кто вырос пусть и не в канаве, но и не в холе…
Жанна застонала, притягивая его голову, и он перестал о
чем-либо думать, потому что мужик есть мужик и пишется «мужик», аминь, прости
ты меня. господи…
…Потом она беззаботно пускала дым, уютно устроившись
обнаженной в черном кресле так, как на одной из фотографий в отведенном ей
конверте. Петр, приведя себя в порядок, присел на подлокотник и рассеянно
погладил ее волосы — чтобы не выглядеть разочарованным в подруге любовником.
Вернется Пашка, все пойдет по новой, поэтому не стоит разочаровывать девочку
холодным обращением, она-то в чем виновата?
