Как бы там ни было, ни малейших истерических ноток в ее
голосе не чувствовалось, а это уже кое-что…
— Полина… — произнес он в пространство, так, словно и
не к ней обращался.
Следовало удостовериться — вдруг она все-таки никакая не
Полина?
— Что? — тут же отреагировала она.
— Объясни, наконец, что стряслось, — сказал
Петр. — У тебя был такой голос…
Она молча курила, потом аккуратно погасила окурок в старой
керамической пепельнице, не глядя Петру в глаза, сказала:
— Так удачно получилось… Я тебя не видела целых три
недели.
— И что?
— Я от тебя освободилась, — старательно уводя
взгляд, тихо произнесла Полина. — По-моему, освободилась наконец… По
крайней мере, набралась смелости разорвать все к чертовой матери…
Петр помалкивал — как и надлежало в его положении. Не зная
подробностей их отношений, лучше помалкивать с умным видом…
— Что ты молчишь?
— А что прикажешь говорить? — пожал плечами
Петр. — Если уж ты «набралась смелости», вряд ли удастся остановить…
— А ты хочешь меня остановить? Вернуть? —
прищурилась она с вызовом. — Что-то не похоже. Правда, у тебя на
физиономии скорее облегчение читается…
«Угадала, — мысленно поаплодировал ей Петр. — Он,
может, и пытался бы тебя остановить, но я-то не он. И решительно не
представляю, каким чудесным макаром уговорить тебя вернуться к Пашке, потому
что ничегошеньки о тебе не знаю. Кроме одного — какое-то время ты с „маэстро
Пабло“ активнейше сотрудничала…»
— В общем, я ухожу, — выпалила она, то ли
ободренная его молчанием, то ли разозленная. — Совсем. Это уже
окончательно.
"О женщины, вам имя — вероломство… — процитировал он
мысленно классика.
— О жены. порожденье крокодилов. Уходить-то ты уходишь,
решиться-то ты решилась, но тебе чертовски хочется, чтобы разрыв произошел в
полном соответствии с вековыми канонами — скандал, долгая перепалка, выяснение
отношений".
— У тебя кто-то появился? — спросил он спокойно.
— Представь себе. Нет, ну почему ты сидишь с каменной
рожей?
— Милая, мы же цивилизованные люди, — сказал Петр,
ухмыляясь про себя, — слава богу, выяснение отношений лично его ничуть не
касается…
— Ты серьезно? Вот так, спокойно, благословишь?
— Полина, у меня дел невпроворот, — сказал Петр ус
гало. — И хлопот, и неприятностей. Мне бы не хотелось тебя терять, по
человек-то ты взрослый, если решилась и все взвесила — что тут скажешь?
Полина, прикурив новую сигарету, всматривалась в него с
тягостным подозрением, словно ждала подвоха. Петр молчал, старательно изображая
всем своим обликом доброжелательный нейтралитет, хотя, признаться, ему было
чуточку смешно. Ситуация скорее водевильная — никаких особенных сложностей,
никаких напрягов…
— Ты на себя не похож, вот что, — сказала
Полина. — Положительно, не похож. Другой человек.
— Это плохо?
— Это удивительно.
— "Ведь это же просто другой человек"… — тихо
пропел он. — А я — тот же самый… Я — тот самый, Полина. Это ты стала
какая-то другая.
Полина сделала две последних затяжки, на сей раз примяла
окурок в пепельнице уже не столь утонченно:
— Паша, если бы я верила в чудеса, сказала бы, что это
не ты — двойник, копия, непонятно кто…
Петр чуть не оглянулся на охранников — нет, слава богу, не
слышат, она говорит тихо. Да и услышали бы — что изменится? Мало ли что может
наплести экзальтированная дамочка, взбрыкнувшая любовница, явившаяся объявить о
разрыве на вечные времена? А вообще-то, она молодец. Первая и единственная пока
что подметила неладное…
— Полина, тебе не кажется, что это отдает каким-то
детством? — пожал он плечами. — Двойники, копии…
— Ну… — сказала она почти жалобно. — Может быть. В
голову лезет жуткая ерунда… Я-то думала, ты начнешь бегать по потолку… Что,
авария и легкая травма головы так меняют человека?
— Выходит, меняют.
— Может, ты и фотографии отдашь? «А голосок-то
дрогнул, — отметил Петр. — Точно, завела кого-то. И, как водится,
хочет все забыть».
— Бога ради, — пожал он плечами. — И негативы
тоже. Поиграли и хватит. Я запамятовал номер твоего кабинета, уж извини.
Напомни мне, завтра приедет кто-то из них, — он мотнул головой в сторону
бдительно замерших охранников,
— отдаст все…
— Шестьсот пятнадцатый, — выпалила она, не
рассуждая.
— Вот и прекрасно. Завтра. Это обещание он собирался
выполнить честно — что поделать, Пашку придется попозже поставить перед фактом.
Вряд ли что-то удастся склеить, это полный и окончательный разрыв, по ней
видно.
— Как-то не по себе, — озадаченно призналась
она. — Так и тянет…
— Сцену устроить? — понятливо подхватил он. —
Не стоит, Полина. Потому что это будет бездарная пародия на «Ивана
Васильевича». Который меняет профессию. Помнишь, там в самом начале есть нечто
подобное?
— Да, действительно… — бледно улыбнулась она. —
Что ж, ты меня приятно порадовал, Паша. Тем, что вот так все воспринял. Я тебя
очень прошу: давай и в дальнейшем придерживаться этого стиля. Все кончено. И не
нужно возле меня… появляться. Вот, забери. — она похлопала ладонью по
«дипломату». — Добросовестно хранила, как ты и просил, но теперь —
возвращаю. Все, наверное?
— Наверное, — сказал он, вставая. — Полина, я
тебе искренне желаю счастья. Прости, ежели что было не так… Завтра приедет
парень с пакетом, можешь не беспокоиться. Всего наилучшего!
И первым вышел из тупичка-ниши. Полина провожала его
удивленным, прямо-таки растерянным взглядом, но он побыстрее двинулся к
лестнице, помахивая тяжелым «дипломатом». Не стоило уделять чужим сложностям
много времени — со своими бы собственными разобраться…
Что в «дипломате», определить с ходу не удавалось. Явно
что-то тяжелое. Не звякает, не перекатывается, портфель набит плотно…
Бомба? По размышлении он отбросил эту мысль, еще не подъехав
к «Дюрандалю». Полина вела себя так, словно никуда не торопилась, охотно
посидела бы с ним еще, по неисповедимой женской логике сопроводив разрыв
долгими задушевными беседами. Разумеется, ее могли использовать втемную… Нет, и
этот вариант не проходит. Испуганной она вовсе не выглядела. К тому же он мог и
не приехать в пароходство. Следовательно, устанавливать бомбу на какое-то
определенное время — чертовски рискованно.
Впрочем… Если предполагать вовсе уж изощренное коварство —
точнее, твердый профессионализм, бомба там вполне может оказаться. Поставленная
не на время, а, скажем, на открывание. Поднимешь крышку — и соскребай тебя с
потолка…
