Образ, надо сказать, не из простеньких. Сьер Клюбен.
Человек, долгие годы считавшийся воплощением честности и благородства. И никто
предполагать не мог, что это — маска. Что многолетняя воплощенная честность
служит не более чем инструментом. Что сей субъект просто-напросто решил однажды
не размениваться на мелочи, то есть не нарушать одну из заповедей божьих по
пустякам, а с азиатским прямо-таки терпением ждать, когда в руки приплывет
настоящий куш. И дождался, благодаря той самой честности. И преспокойно
смотался бы с добычей, не слопай его осьминог. Ну, осьминога Гюго приплел
согласно традициям чопорного девятнадцатого века, когда считалось, что порок
непременно должен караться, по крайней мере, в литературе; в жизни, есть
сильные подозрения, сплошь и рядом обстояло наоборот — и во Франции, и в других
странах. Даже в девятнадцатом веке. Что уж говорить о двадцатом, где…
Бросив случайный взгляд поверх книги на экран включенного
телевизора, он вскочил, схватил со стола черный пенальчик дистанционки, вдавил
кнопочку. Звук прямо-таки ударил в уши, и Петр торопливо сделал потише, глядя
на занявшую весь экран фотографию Бацы: цыган беззаботно ухмыляется в объектив,
оскалив великолепные зубы, усы топорщатся, шляпа лихо сдвинута на лоб,
толстенная золотая цепь под расстегнутой рубахой охватила мощную шею…
И тут же другой снимок, тоже черно-белый: два трупа,
заснятые со вспышкой, распростертые, похоже, на асфальте. Лиц не видно, рубашка
у одного задралась, открыв пузо и рукоятку засунутого прямо за пояс пистолета…
ТТ. Точно, ТТ.
— …вчера около полуночи неизвестный в упор расстрелял
из револьвера системы наган Петре Георгиевича Чемборяну, более известного в
определенных кругах под кличкой Баца, и его племянника, Константина
Чемборяну, — возбужденно повествовал репортер «Криминального
канала». — Прибывшая по звонку соседей милиция…
Петр слушал. чувствуя, как лицо вновь стягивает в застывшую
маску. Две пули в голову Баце. Пуля в затылок его племяннику. Наган обнаружен
милиционерами в трех шагах от трупов, а вот стрелявший не то что не обнаружен,
его никто и не видел вовсе, трижды нажал на спуск не обремененного глушителем
револьвера и растворился в сумерках, словно денежки вкладчиков МММ. Интересно,
скажут, сколько в барабане-то осталось патронов?
Четыре. Полный был барабан… Это профи, конечно. Три пули на
двоих, все до одной в голову, грамотный отход при полном отсутствии свидетелей
как отхода, так и акции… Нормальный несуетливый профессионал.
А это уже совсем интересно… «Как полагают», «по слухам»,
«согласно некоторой информации»
Баца имел кое-какое отношение к торговле наркотой в
Шантарске. Что ж, следовало ожидать — на одном бензине таких денежек не
наваришь. В заключение репортер одарил зрителей удивительно свежей,
незахватанной мыслью — объявил, что, по его личному разумению, убийство это,
во-первых, совершено киллером, а во-вторых, связано с деятельностью Бацы на
многотрудной ниве торговли дурью. Надо же, какова глубина анализа. Не открой
пацан глаза зрителям, можно было подумать, что убийство это совершено
бабулей-пенсионеркой на почве спора касаемо президентских шансов Жирика…
Молодой, а с толком…
Что же, снова совпадение? Сегодня Баца отдал на доверии
Пашке двадцать миллионов баксов, а завтра его шлепнул кто-то сторонний? По
причинам, не имеющим никакого отношения к обшарпанному «уазику», все еще
пребывающему на стоянке? Ох, плохо в такие совпадения верится с некоторого
момента…
Точнее говоря, не верится вообще. Если Баца никому не
сказал, кто именно принял у него триста кило заокеанских денег, получается и
вовсе пикантно. А если и сказал — невелика беда. Спрашивать будут с П.И.
Савельева, с того, что сейчас сидит в этом вот кабинете с томом Гюго на
коленях, а этому Павлу Ивановичу по замыслу режиссеров вскоре предстоит
покинуть наш бренный мир, надежно оборвав все ниточки. Вся ответственность
падает на Румату Эсторского, ируканского шпиона и заговорщика… И…
— К тебе можно?
Он поднял голову, недоуменно уставился на Наденьку. Впервые
на его памяти юная «падчерица-племянница» зашла в кабинет, да вдобавок
обратилась на «ты» вместо обычных издевательски-вежливых подначек вроде
«любезного папеньки».
— Ну, заходи, цветочек жизни, — сказал он, недолго
думая. — Что скажешь и какими судьбами?
Она тщательно затворила за собой тяжелую дубовую дверь,
надежно отсекавшую все внешние шумы и, Петр успел убедиться, не позволявшую
снаружи подслушать разговор в кабинете. Пересекла кабинет с какой-то боязливой
осторожностью, будто опасалась нападения. Остановилась у кресла.
— Присаживайся, — сказал Петр, отложив
книгу. — Что ты мнешься?
По-прежнему стоя, Наденька сообщила:
— Должна тебя для начала предупредить: я все скинула в
Интернет знакомым, и если со мной что-нибудь случится, останутся свидетели,
хоть и виртуальные…
— Интригующее начало, — признался он
искренне. — Чертовски, я бы выразился, интригующее… Ладно, не буду я тебя
душить и в мясорубке проворачивать не буду. Излагай.
— Я серьезно.
— Я тоже, насчет мясорубки. Садись и валяй. Она,
наконец, уселась, потянулась к его пачке «Мальборо»; прежде чем Петр успел
высказать вслух свое мнение по сему поводу, сунула в рот сигарету, щелкнула его
зажигалкой. Вполне умело, не закашлявшись, выпустила дым — и пытливо уставилась
серыми Катиными глазищами.
— Излагай, интриганка, — сказал он устало.
— Ты, вообще, кто такой?
— В смысле?
— В самом прямом. Ты кто такой? То, что никакой ты не
Павел Иванович Савельев, мне и так ясно. Интересно только, кто ты на самом деле
такой?
«Вот это да», — подумал он не без уважения. Ни одна
собака не догадалась, включая тех, кому по долгу службы положено быть
олицетворением подозрительности. А эта сопля очаровательная, изволите ли
видеть, ухитрилась как-то…
— Кажется, я поспешил пообещать, что не пущу в ход
мясорубку, — усмехнулся он. — Эй, я шучу! Сядь на место. Дитя мое, а
с чего ты, собственно говоря, решила, что я — это не я?
— Повторяю, я все скинула в Интернет, хоть и в
закодированном виде. Если от меня завтра не поступит сигнала, все раскроется…
— Ты уже говорила про Интернет. Я тебе вроде бы задавал
вопрос?
— Во-первых, наш Павел Иванович в компьютерах
разбирался самую малость получше пьющего сантехника дяди Миши. — сообщила
Надя. — А ты шаришь по Интернету, пожалуй что, не хуже меня. Во-вторых.
Наш Павел Иванович икру в жизни не ел, воротило его от икры, как меня от него.
А ты ее лопаешь столовыми ложками.
— Ну уж и столовыми…
— Я метафорически. Ты ее с удовольствием лопаешь.
— Есть такой грех… Продолжай.
— Ты не помнишь, где что лежит. Сто раз убеждалась.
Реджи на тебя ворчит, как на чужого — собаки звери чуткие… У тебя пластика
другая, совершенно. Я когда-то ходила на балет, потом бросила, надоело, но мне
там массу полезных вещей успели рассказать про пластику, локомоторику… — Она
опустила глаза, щеки порозовели. — Ну, и со мной ты держишься… совершенно
иначе.
