— Разумеется, — кивнул Петр, стоя в величественной
позе, опершись рукой на угол стола. — Я здесь, простите, немножко
употребил, но излишества эти вполне понятны, если вспомнить, с какой мы
церемонии вернулись… Есть повод. Не так ли?
— Я с вами совершенно согласна, — кивнула
она. — Вот только нужно подписать еще пару документов… Дополнительных
протоколов, касающихся передвижения денег…
— Послушайте, очаровательная, а это непременно нужно
делать именно сегодня? — с капризными нотками вопросил Петр. — Никуда
они и до завтра не убегут, я полагаю…
— Позвольте уж мне решать, — сказала она
непреклонно. — Подпись ваша необходима мне сегодня…
— Что? — вскинул он брови, изображая легонький
приступ пьяной злобы. — Дорогая, вы очаровательны, но не кажется ли вам,
что и законченным красоткам следует держаться с боссом самую чуточку
почтительнее…
— Так то с боссом, — протянула она вдруг,
медленно, многозначительно глядя ему в глаза и улыбаясь отнюдь не холодно — с
нормальным, человеческим лукавством. — Так то с боссом, дражайший господин
Иванович…
— Вы это что? — спросил он с видимой
растерянностью.
Однако в душе ликовал: а зверь бежит, и прямо на ловца! Все
правильно просчитал…
— Я? — она улыбалась. — Дорогой Павел
Иванович, так уж сложились некоторые обстоятельства, что в тайну, кроме Фомича,
оказалась посвященной еще одна особа… Вам необходимо все растолковывать? Или
так поймете? Вы, по моим оценкам, далеко не дурак… Не хочется надолго
затягивать эти шпионские игры — пароль, отзыв, славянский шкаф… Лучше позвоните
по известному вам номеру человеку, вынужденному некоторое время провести в
бинтах, и попросите его одобрения…
— И позвоню, — сварливо сказал Петр. — А
говорил, никто не знает… — Он взял мобильник, набрал номер, поговорил с минуту,
употребляя обтекаемые формулировки, как и Пашка на том конце. Отложил телефон,
осклабился: — Ваша правда, меня только что заверили: вам можно всецело
доверять…
— Приятно слышать. Итак, вам следует подписать вот
здесь, во всех трех экземплярах, и здесь, в двух…
— Минуточку, — проворчал он, взял бумаги и бегло
пробежал.
Как и следовало ожидать, в них запутанными юридическими
формулировками излагалась не столь уж и запутанная мысль: некий уполномоченный
кипрский банк, возглавляемый господином Костасом Василидисом, брал на себя
обязательства служить посредником на первом этапе движения инвестиций из
зарубежья в Шантарск. Бумаги уже были подписаны данным греческоподданным,
Раньше у Петра были только подозрения, а ныне они
превратились в твердое убеждение. Подпись г-на Василидиса, уже виденная им на
договоре о покупке картин Панкратова, ежели рассмотреть вдумчиво, крайне
напоминала некий вариант Пашкиной подписи. Это и понятно: трудновато выдумывать
совершенно новую подпись и привыкать к ней, проще и удобнее воспользоваться
вариантом своей старой. Лишь бы была соответствующим образом признана…
Значит, Василидис — это все-таки Пашка. Что ж, не столь уж
умопомрачительные суммы потребны, чтобы совершенно законно и легально
заполучить греческое гражданство. Вполне может оказаться, что Пашкин греческий
паспорт самый что ни на есть настоящий. А про запас, возможно, отыщется еще
какой-нибудь, уже не имеющий отношения к родине Гомера. Но это уже
несущественные детали…
— Итак? — вопросительно подняла она брови, держа
наготове красивющий «Паркер».
— Минутку… — пробормотал Петр. «А, собственно, что мне
с вами церемониться, если вы готовы меня спровадить на тот свет, не испытывая
ни малейшего сожаления?»
Он налил себе полбокала, выпил, классически передернувшись.
Нажал кнопку, блокировавшую замок. Чуть пошатнувшись, выбрался из-за стола,
подошел к Фее, склонился над ней:
— Значит, подписать?
— Вот именно, — кивнула она, не выказывая пока что
ни малейшей тревоги. — У вас чистые руки? Бумаги крайне серьезные, не
годится их пачкать…
— Руки чистые, — сказал он, демонстрируя
ладони. — А вот помыслы — не столь…
— Что вы имеете в виду?
— Не вынуждайте меня отвечать фразой из пошлого
анекдота… — Петр непринужденно положил ей руку на плечо.
Она так и вскинулась, вскочила:
— Что вы себе…
— Иришка, помолчи. — Петр забрал у нее,
остолбеневшей на миг, все документы, отошел на шаг, демонстративно помахивая
ими в воздухе. — Дверь заперта, никто не ввалится… — Он слегка
пошатнулся. — Скажу тебе по совести: ты чертовски аппетитная телочка, а я
— нормальный мужик, не гей какой-нибудь… — Отложив бумаги в дальний угол стола,
подошел к ней вплотную и с расстановочкой взял за плечи, комкая легкий
дорогущий пиджак. — Тебе объяснять, что ты должна делать, или сама
поймешь? Раздевайся, кошечка…
Вот тут она вскинулась, словно какая-нибудь спесивая
английская герцогиня, услышавшая непристойное предложение от своего кучера или,
того хуже, грязного лондонского бродяги. Попыталась высвободиться, а когда не
удалось, сверкнула глазами:
— Убери руки, ты!
Петр убрал одну руку, правую — но исключительно для того,
чтобы переместить ее на талию, совсем уж недвусмысленно прижал красавицу к себе
и прошептал в розовое ушко, украшенное небольшой золотой сережкой с крупным
бриллиантом:
— Ирочка, не дури. Каждый в нашем мире хочет урвать
свой кусочек счастья, неужели непонятно? Если уж мне и выпало изображать
дрессированную обезьяну, постараюсь урвать свою выгоду, где только можно. Очень
уж много вам перепадает, и слишком мало — мне. Я на большие миллионы не
претендую, но если ты меня прямо сейчас не побалуешь, я твоими документами задницу
подотру… Не веришь?
— Пусти, — тихо сказала она, напряженно застыв в
его наглых объятиях. — Он тебе голову оторвет.
— Да ну, обойдется, — заявил Петр с уверенностью
пьяного, коему море по колено. — Договоримся по-родственному. Что ему
важнее — куча зеленых миллиончиков или то, что его лялькой разочек
попользовались? Пад-думаешь… Ты сама разденешься или тебе помочь? Я, вообще-то,
люблю помогать на последнем этапе… Ириша, не дури. Хрен подпишу вашу
бухгалтерию, если будешь ломаться… Сама подумай, что ему важнее?
Видимо, она в сжатые сроки успела обдумать его слова и
прийти к тому же выводу. Сообразить, что для Пашки важнее. Она должна была
знать его гораздо лучше, нежели родной братец, — тот-то, как выяснилось, и
не знал близнеца Пашеньку вовсе…
— Скотина, — тихонько сказала Ирина, и прозвучало
это довольно безнадежно. — Ты серьезно?
— Еще как, — хохотнул Петр, прижимая ее к себе,
что влекло отнюдь не наигранное возбуждение — стерва была хороша. — Или не
чувствуешь?
— У меня дни…
— Не бреши, — сказал он, уже видя, что
выиграл. — Какие, к черту, дни… Ну как, ты сама?
