Петр вошел следом, поднял за воротник плаща господина в
светлом плаще, того самого, что вышел вместе с Елагиным из квартиры, где убили
Фомича. Родного братца, козла поганого. Вмиг обыскал, вытряхивая на стол все,
что попадалось в карманах.
Сплошные пустяки: тяжелый серебряный портсигар, зажигалка,
две связки ключей… Никакого оружия. Ага, вот и греческий паспорт на имя,
конечно же, Костаса Василидиса. Толкнув Пашку на стул, Петр подобрал пистолет,
поставил портфель на стол, раскрыл.
Вороха бумаг — тех самых, что он, болван, усердно
подмахивал. Договоры, предоставлявшие г-ну Василидису все полномочия по
управлению теми самыми иностранными инвестициями. Всю эту канцелярию Пашка
никому не отваживался, надо полагать, доверить на хранение — и таскал с собой,
словно пропуск в рай. В известном смысле так оно и было…
А это? Петр вытащил фотографию обнаженной Кати —
застекленную, в желтой металлической рамочке. Та самая, которой он восхищался,
чуть ли не единственная, выглядевшая настоящим искусством. Еще фотографии, в
большом конверте, — из той коллекции, что он уже видел в альбомах. Катя во
всех мыслимых позах.
— Понятно, Паша, — сказал он, опустив крышку
портфеля. — Завершающий штрих, а? Дополнение к тому, что ты подсунул в
сейф. Интимные снимки, подаренные любовнику, у которого в конце концов крыша
поехала окончательно… Интересно, что ты ему наплел такое, что он совершенно не
боялся пополнить твою коллекцию трупов? Может, поделишься по-родственному
секретами?
Пашка молчал, сгорбившись на стуле. Новое лицо, совершенно
не похожее на прежнее, казалось застывшей маской, но глаза посверкивали
чересчур уж живо. В умной голове, скорее всего, уже шла напряженнейшая работа,
просчитывались шансы, взвешивались аргументы, шли лихорадочные поиски выхода.
Петр уже достаточно узнал братца, чтобы не сомневаться: именно так сейчас и
обстояло.
Стукнула дверь ванной — появилась Надя, с мокрым лицом и
мокрой на груди рубашкой, прислонилась к косяку, уставилась на них обоих
сухими, взрослыми глазами.
— Ну, скажи что-нибудь, — нарушил молчание
Петр. — Что произошла ужасная ошибка, что я не так все понял… Что молчишь?
Пашка поднял голову. На губах у него блуждала странная
улыбка, то ли чуточку виноватая, то ли нахальная.
— Так уж получилось, Петруччио, — пожал он
плечами, все же избегая смотреть Петру в глаза. — Так уж вышло… Родилась вот
идея… Это он тебе проболтался? — кивнул он на труп.
— Да нет, — сказал Петр, вот странное дело, ощущая
именно себя в чем-то виноватым. — Своим умом допер.
— До чего? — Пашка прямо-таки впился в него
глазами.
— До всего, Паша, — устало сказал Петр. — До того,
как ты решил и в самом деле сделать из меня себя — но покойного… Интересно,
почему ты не изображаешь оскорбленную невинность? Ничуточки. Ну, сказал бы, что
произошла страшная ошибка, провокация, недоразумение, что мне все наврали…
— Бесполезно, — кривя губы, признался
Пашка. — Коли уж ты здесь, в самый интересный момент… Не бывает таких
совпадений. Кто продал, Фомич?
Петр прямо-таки беспомощно пожал плечами:
— Да никто… Говорю же, сам допер. Ты, Паша, в самом
начале допустил одну-единственную ошибочку, вполне, впрочем, объяснимую — ну
откуда тебе было знать… Я не штабист, Паша. Я — особый отдел. У нас тоже
хватает бездельников, занятых чистой воды канцелярщиной, но такая уж мне выпала
дурацкая фортуна… Афган, потом, когда
Меченый объявил перестройку, не к ночи будь помянута, —
полный набор горячих точек, парочка крутых расследований, комбинаторы вроде
тебя, только щеголявшие в генеральских погонах… Одним словом, биография мне
выпала такая, что напрочь выбила из души доверчивость и благостность. Поначалу
я, каюсь, и в самом деле расслабился. Поверил. Прошло слишком много времени,
чтобы вспомнил о самой первой нестыковочке: я тебе никогда не называл имени
Киры, ты не должен был знать, как ее зовут… А в первый вечер, когда сей покойничек
меня к тебе привез, ты так ее и назвал — Кирой. Ну, а потом… Потом столько
всплыло интересного о тебе настоящем, ничуть не похожем на сусальный образ
честнейшего бизнесмена и порядочнейшего человека… Ты со многим сжился
настолько, что попросту не подумал, какое впечатление это произведет на
постороннего…
— Где «уазик»?
Петр удивленно уставился на него:
— Тебя и в самом деле только это интересует?
— Черт его знает, — сказал Пашка с кривой
улыбочкой. — В башке полный сумбур… Значит, Фомича ты подставил?
— Ну да, — сказал Петр. — И твою Фею я
изнахратил исключительно для того, чтобы тут же кинулась к тебе плакаться. Я им
обоим, ей и Фомичу, подсунул микрофончики, Паша…
— Сука! — рявкнул вдруг единоутробный
братец. — Я тебе за Ирку…
Он даже вскочил, но опомнился, хмуро покосившись на пистолет
в руке Петра, упал на стул. Зло глянул исподлобья:
— Гад ты, однако…
— Я? — изумился Петр. — Нет, серьезно? Это я,
выходит, гад? А ты со своей великолепной идеей насчет подменыша, интересно,
кто?
— Любопытно, как бы ты себя вел, окажись на моем месте?
— Господи ты боже мой! — вдруг воскликнула
Надя. — Вы что, сумасшедшие оба? Сидите и болтаете так спокойно…
Покосившись на нее, Петр усмехнулся:
— Миленькая, это только в кино у злодея из пасти торчат
клыки и он на публике гложет людские кости. В жизни убийцы и подонки как раз
такие вот — чистенькие, побритые, в белых плащиках, парижской туалетной водой
пахнут, говорят без матов… Ты еще этого не поняла? Учись…
— Петруха, — проникновенно сказал Пашка. —
Ты, честное слово, хватил через край. Причем тут «убийца»? Ну извини,
погорячились, дурака сваляли… Все ведь можно переиграть… Это Елагин все и
придумал… Паша, можно исправить…
— Как это? — усмехнулся Петр. — Чтобы у тебя
все получилось, чтобы тебе без помех жариться на солнышке далеко отсюда с
чековой книжкой под головой, необходим один существенный пустячок: чтобы я стал
покойником. И она, — кивнул он на Надю. — И Катя…
— Да брось ты…
— Паша, не стоит по инерции считать меня идиотом…
— Петруччио! — проникновенно сказал Пашка, прижав
руки к груди. — Ну хорошо — гад я, гад! Можешь дать мне по морде от всей
души. Только чем это поможет? Коли уж так случилось, давай поговорим, как умные
люди. Спокойно. Обсудим, что можно исправить, как сделать, чтобы оба остались
довольны. — Он взял со стола портсигар. — Все нормально, давай
перекурим, побеседуем спокойно…
И вновь сработало звериное чутье. Потому что именно эти
слова, почти те же самые, Петр слышал перед тем, как раздался странный хлопок и
Фомич мертвехоньким рухнул на пол…
Тело само рванулось в сторону. Упругий толчок воздуха мазнул
по лицу одновременно с резким, гулким хлопком, и что-то ударило в стену, и еще
хлопок, но Петр уже давил на курок, раз, два, три! Невозможно было
промахнуться, он стрелял почти в упор…
