— бодр и свеж. Ну, улыбнись.
Она попыталась улыбнуться — кое-как получилось.
— Ого! — бросила Наденька у него за спиной. —
Разговор принимает романтический оборот… Может, мне вас покинуть на часок, пока
вы тут пообщаетесь? Маменька, папенька по тебе определенно стосковались, вон
как глазищами пожирают…
Катя отчего-то легонько покраснела. Петра и самого бросило в
жар — черт, до чего глазастое дите…
— Все нормально, Катя, — сказал он как мог
солиднее. — Завтра обещали выписать.
— Вот радость-то… — тихонько пробурчала за спиной
Наденька.
«А ведь у Пашки, сдается, непростые отношения с этим
киндером, — подумал Петр. — Отголоски чувствуются. Впрочем, это уже и
не киндер вовсе, девушка прямо-таки, четырнадцатилетние нынче — существа
акселерированные».
— Не язви, Надежда, — сказал он, не
оборачиваясь. — Оба мы с тобой не подарки, не отмахнуться от этого факта…
что ж делать? Сосуществовать…
— Положительно вы, папенька, помягчели к ближним… —
бросила дерзкая отроковица.
— А иди-ка ты погуляй, дитя природы, — сказал
Петр. — Там, из коридора, проспект видно, машины ездят и люди ходят,
пейзаж… Давай-давай, нам с матерью поговорить нужно.
— В самом деле, Надя… — обрадованно подхватила Катя.
— Слушаю и повинуюсь, — фыркнула девчонка, исчезая
за дверью.
Петр вздохнул не без облегчения. Катя порывисто встала,
пересела на широкий подлокотник его кресла и крайне осторожно попыталась его
потрогать.
— Глупости, — сказал он, замирая от прикосновения
теплых ладоней. — Ничего не сломано, ничего не разбито. В памяти только
провалы там и сям, но это пройдет, образуется…
— Врач мне подробно объяснял… Господи, ну зачем тебя
туда понесло… — Она отстранилась, оглядела его, прижалась к плечу, прильнула,
засыпав его лицо распущенными волосами. — Неделю к тебе не пускали, я
думала, они врут, что все нормально, всякое передумала…
Было в ее движениях и словах что-то странное — словно бы и
пыталась дать волю чувствам, и боялась. Положительно, некая скованность
присутствовала, Петр ее отчетливо чуял.
Он замер в Катиных объятиях, ощущая и радость и стыд: все
это предназначалось другому. И бессвязное обрадованное лепетание, и
сомкнувшиеся на шее руки. И быстрые поцелуи, и неуловимо-нежный аромат
незнакомых духов. От этого стало особенно горько. Все было не его.
Но сейчас-то он был Пашка… Приходилось поглаживать ее по
плечам и уверенно говорить что-то в ответ, успокаивать, пьянея от женщины своей
мечты… Бог ты мой, как получилось, где он ее встретил? Почему ее встретил он?
Пашка, которому все удавалось?
— Нет, правда, все в порядке?
— Хочешь, цыганочку спляшу? — усмехнулся он, сдув
со щеки прядь русых волос, щекотавших ноздри. — С выходом?
— Не надо, вдруг тебе еще нельзя… — всерьез испугалась
она.
— Все мне можно, — сказал Петр.
Она внезапно напряглась, отстранилась и заглянула в лицо:
— Что, хочешь…
— Что? — не понял Петр.
Она оглянулась через плечо на широкую смятую постель, глядя
с немым вопросом, неуверенно пошевелила плечами, снимая легкий незастегнутый
пиджак.
— Не надо, — заторопился Петр, до которого только
сейчас дошло, и в виски бросилась жаркая волна. — Я не в том смысле…
И со стыдом понял: еще пара секунд — и не стал бы ее
останавливать. Даже просто смотреть на нее нельзя было спокойно. Прямо-таки
взвыл мысленно — как жить с ней в одной квартире, день и ночь? Пашка говорил, и
всерьез… но разве так можно? Дело даже не в том, что это Пашкина жена. Главное,
на нем сейчас личин а… Чужая шкура. Роскошная, но сути дела это ничуть не
меняет…
— Ко мне приходили из милиции, — сказала
Катя. — Этакая рыжая майорша. Сегодня утром.
— Шевчук?
— Да, кажется… Паша, что-то случилось? Что-то не в
порядке с… аварией?
— Вроде бы нет, — сказал он насколько мог
безмятежнее. — О чем она, собственно, спрашивала?
— Кто обычно ездит на джипе… ездил, точнее. Не
собирался ли ты увольнять Митю…
— Ну-ну? — поторопил он, расслышав легкую заминку.
— Сердиться не будешь?
— Ох, да что ты…
Катя решилась:
— Очень деликатно, но пыталась выяснить, не…
кокетничала ли я с Митей. Я ответила грубовато, но чистую правду…
— Что — нет?
— Ну конечно, а как же иначе? Паша, это чистая правда…
— Господи, ну а кто в тебе сомневается? — сказал
Петр, гладя ее по плечу. Вот, значит, какие зигзаги выписывает пытливая
милицейская мысль. Жена
босса кокетничала с шофером, и он, стервец, из ревности
подрезал шланги… В общем, не так уж глупо для людей, не знающих потаённого
смысла «аварии». Где-то даже логично…
— Паша, там что-то…
— Да нет, чепуха, — сказал он веско. — Они
нынче дерганые и пуганые. Если бизнесмен, если авария и вдрызг разбитая машина
— значит, покушение… Вздор. Помнишь, чтобы на меня когда-нибудь кто-то
покушался? То-то. Катюша, успокойся. Завтра меня выпускают, и все будет в
порядке.
Он поднял голову и заставил себя поцеловать ее в щеку вполне
привычно, как и подобает супругу с четырехлетним стажем. Катя замерла в его
объятиях, тихонько, тяжко вздохнула.
…Когда она ушла, Петр, воровато оглянувшись на дверь, прошел
к холодильнику и достал плоскую бутылочку коньяка, подсунутого одним из
«друзей». Набуровил себе в стакан граммов сто и жахнул.
Интрига оборачивалась совершенно неожиданной стороной. Катя
что-то бесповоротно изменила в нем, что-то то ли сломала, то ли, наоборот,
породила. Он не находил себе места и знал, что это не пройдет ни к утру, ни
вообще.
После деликатного стука заглянул доктор, но Петр решительно
поднял голову:
— Вы можете меня сегодня больше не беспокоить?
— Конечно, конечно, голубчик… — покладисто отозвался
доктор, исчезая за дверью.
И сразу же, словно получив некий сигнал, вошла Анжела. Одним
пальцем нажала кнопочку замка, отрезав палату от внешнего мира, танцующей
походкой приблизилась к постели и тоном обиженной девочки протянула:
— Павел Иванович, чем я вас прогневила? Даже не
смотрите…
— Да ничем, господи… — где-то даже растерянно сказал
Петр, соображая, что подтвердились и эти подозрения.
— У меня даже мелькнуло жуткое подозрение, что вы и
меня забыли, когда головой стукались…
— Ну, разве тебя забудешь? — бухнул он первое, что
пришло в голову из нехитрого арсенала ловеласов.
