– Если вы не доверяете нам, – с нажимом произнес
Братны.
– Я доверяю, доверяю, – тихо сказала старушка.
– Если вы не доверяете нам, воспользуйтесь услугами
независимых экспертов.
Словосочетание “независимый эксперт” ввергло пожилую женщину
в ступор.
– Я согласна, – наконец сказала она. – Но деньги мне
выдадут?
Братны с торжеством посмотрел на меня. Я проиграла. Черт
возьми, я проиграла, сейчас сапфир уплывет в бескрайний океан реквизита фильма
“Забыть Монтсеррат” и будет мирно покачиваться на волнах рядом с немецким
золотоголовым “Паркером”. Сам “Паркер” уже торчал в кармане пиджака Братны. Что
и требовалось доказать.
– Конечно, конечно. Муза, проводи женщину.
Инфанточка подхватила мою неожиданную подопечную, и они
продефилировали мимо меня.
"Съела, стерва?” – сказали мне глаза Братны, чуть
затуманившиеся от неожиданно легкой победы.
"Ты скотина, типичный пальмовый вор”, – сказали Братны
мои собственные глаза, чуть затуманившиеся от неожиданно легкого поражения.
– Вас я тоже не задерживаю.
– Жаль. А я хотела предложить вам кое-какие ценности. –
Я не могла уйти просто так.
Никто не может уйти от тебя просто так, Анджей Братны, и ты
знаешь это! Сукин сын, пряничный рождественский разбойник, сахарная голова, до
чего же ты хорош! Я поймала себя на мысли, что весь мой праведный гнев куда-то
улетучился. На Братны положительно нельзя было сердиться. Ему сошло бы с рук
даже ограбление ризницы Московской Патриархии. В его бледных польских скулах не
было никакой цыганщины, но я почти уверилась в том, что он может
загипнотизировать кого угодно. Загипнотизировать и таскать за собой на коротком
поводке, лишь изредка отпуская на свидание с родными. Интересно, сколько таких
поводков у него в руках?..
– Вот как? Рубиновый гарнитур императрицы Александры
Федоровны?
– Не совсем. Пара картин, только и всего.
– Рубенс? Левитан? Томас Гейнсборо?
– Нет. Современный художник. Братны закинул руки за
голову.
– Угу… Федор! – Братны выдернул из толпы Бубякина,
очевидно, отвечающего за современное изобразительное искусство:
– Ты привел?
– Кого? – трусливо спросил дядя Федор.
– Эту женщину. Как она здесь оказалась?
– Впервые вижу. – Глаза дяди Федора умоляюще
округлились, ему не хотелось попадать в немилость к кинематографическому царьку
из-за такой случайной дряни, как я. – Вы как сюда попали, голубушка?
– Прочла объявление в газете, – пожалела я Федора,
вспомнив о том, что говорила мне старушка.
– Ладно, показывайте ваши полотна, – снизошел наконец
Братны, – только живенько, и закончим на сегодня.
– Вот и отлично, – с подъемом ответила я, – значит, я
буду последней, кого вы попытаетесь объегорить.
– Радостное совпадение наших желаний. Только отойдем в
сторону, чтобы не мешать группе подготовиться к пробам.
Мы с Братны направились в тот самый райский уголок, где он
обставил немца. Стараясь не смотреть на пасхальные яйца псевдо-Фаберже,
прикорнувшие среди других экспонатов, я распаковала планшет и вынула своего
“Шекспира”.
– Здесь не очень хорошее освещение, – заметила я,
извиняясь.
– Ничего, я соображу, что к чему. Несколько минут
Братны задумчиво рассматривал каныгинскую картину – – Кто автор?
– Один молодой человек. Сейчас, к сожалению, он не
работает.
– Жаль. Я беру эту картину. Есть еще что-нибудь? Я
достала “Шутов и кардиналов”. Братны мельком взглянул на них – только из
брезгливой вежливости. Точно так же взглянула бы на них и я. “Шуты и кардиналы”
мне не нравились, слишком много бездумного пурпура, как раз в марийском
самогонном стиле.
– Эти не пойдут.
– Не соответствуют гражданскому пафосу киношедевра?
– Именно. Как называется первая штучка?
– “Шекспир на сборе хвороста”.
– Я так и подумал. Сколько вы за нее хотите?
– Я не продаю эту картину.
Братны посмотрел на меня и улыбнулся:
– Что, вещица неоднократно спасала вас от самоубийства?
У меня даже в глазах потемнело от такой проницательности. Не
хватало еще, чтобы этот самоуверенный простодушный гений вскрыл мою черепную
коробку!
– С чего вы взяли?
– Меня бы спасла… Как вас зовут?
– Какая разница? Ева. – Я давно не произносила своего
имени вслух, состарившиеся губы с трудом вытолкнули его на поверхность.
– Значит, Ева. Поклонница Аль Бано и Рамины Пауэр и
замшелой итальянской эстрады конца восьмидесятых. Завбиблиотекой школы для
детей с задержкой умственного развития.
– Не совсем. Я работаю в видеопрокате.
– Почти угадал. Я беру вашу картину для съемок. Я
молчала.
– Мы заплатим вам. Сумма не очень большая….
– Но по нашим временам очень даже неплохо, – закончила
я за Братны.
– Я напишу расписку. Можете быть спокойны – ничего с
вашей картиной не случится.
– Ваша практика говорит об обратном, но хотелось бы
верить… – Мне нравилось дерзить ему.
Братны вытащил целый ворох листов, выбрал подходящий и
расправил его. Факс с эмблемой Венецианского фестиваля – я успела разглядеть
реквизиты в правом верхнем углу. Клочок бумаги, неотразимо действующий на
экзальтированных журналисток из приблатненно-богемного изданьица “Семь дней”.
Вот тут-то ты и попался, голубчик Анджей Братны! Немецкий “Паркер” уже
несколько минут покоился в рукаве моей старой кофты с обтрепавшимися рукавами.
Это был немудреный трюк, точно такой же, какой проделал Братны с герром Лутцем.
Но в моем случае имела место более тонкая работа, я приблизилась к Анджею лишь
однажды, чутко отреагировав на реплику об Аль Бано и Рамине Пауэр. Я
действительно их любила.
Братны похлопал себя по карманам, но не выказал особого
беспокойства.
– У вас есть ручка? – наконец спросил он.
– Конечно. – Я была сама невинность. Истинная Ева перед
грехопадением. Продолжая мило улыбаться, я протянула ему “Паркер”. Игра “вор у
вора дубинку украл” продолжалась. Я лидировала с перевесом в несколько очков.
Он взял ручку, и ни один мускул не дрогнул на его лице.
Подумав несколько секунд, он что-то быстро написал на листке и протянул его
мне. И только потом воззрился на лутцевский трофей.
– Дорогие у вас принадлежности для письма. Долларов на
двести потянут.
– Мне это не стоило ничего, – резонно заметила я.
