– И не только писал. – Его улыбка висела надо мной.
Безумная улыбка, сковывающая мою волю, по капле отнимающая силы…
– Мне нужно идти…
– Не нужно. Вы уже пришли. Добро пожаловать, Ева.
Мне хотелось, чтобы это были именно вы…
В следующую секунду, когда он встал ко мне слишком близко, я
почувствовала сильный запах хлороформа. Это было последнее, что я
почувствовала…
* * *
…Я медленно приходила в себя.
Отяжелевшая от хлороформа голова плохо соображала, и мне
пришлось потратить некоторое количество времени, чтобы восстановить цепь
событий. Я приехала в Сходню… Ну да, я приехала в Сходню электричкой 19.07,
чтобы встретиться с актрисой… Лидией Николаевной Горбовской, кажется, так. Я
нашла ее дом и встретила там Келли, нашего осветителя. В темном доме он
показался мне безумцем. Или безумной была я сама. Почему так дует в ноги?.. Я
опустила глаза вниз и с ужасом обнаружила, что сижу босая, привалившись к
стене. А моя нога окольцована аккуратной, длинной и тонкой цепочкой. Метр, не
меньше, литые звенья… Она была прикреплена к тонкому стальному пруту,
натянутому над плинтусом. Что-то похожее я уже видела в своей жизни. Ну да, в
детстве, возле старой подстанции: ее нужно было обязательно пройти, чтобы
попасть на речку с лилиями и раками, которых можно было ловить руками, так их
было много. Но чтобы добраться до всего этого великолепия, необходимо было
проскочить проклятую подстанцию, которую охраняла собака, бегавшая на привязи
по такому вот стальному пруту. Тогда она казалась мне огромной, тогда она была
самым отчаянным моим страхом. Но за этим страхом белели лилии и покачивались в
прозрачной воде кувшинки. И игра стоила свеч…
Что произошло со мной? Почему я сижу на привязи, как
шелудивый пес моего детства?..
Келли.
Его улыбка была последней, что я видела. Неужели это сделал
он, милый, всегда улыбчивый осветитель с Фрэнком Синатрой в плейере?.. На мне
были только джинсы и свитер, пустые карманы и свободные руки. Вот только уйти я
никуда не могу. Прочно угнездившийся во мне ужас не давал соображать, только
одно я знала точно: он непременно появится, Келли.
И он появился.
На безопасном расстоянии от меня, с двумя чашками на подносе
и пакетиком арахиса.
– Пришли в себя? – вежливо спросил он. И по моей спине
побежали мурашки от этой его ровной улыбчивой вежливости.
– Что происходит? – Я пыталась держать себя в руках, не
впадать же в безумие, в самом деле.
– Хотите объясниться? – Во всяком случае, разговаривает
он вполне здраво. Не нужно его провоцировать.
– Не мешало бы, – сказала я.
– Мне нравится, как вы держитесь, – похвалил меня
Келли. – Вы мне понравились с самого начала. Мне бы хотелось вас убить, но я не
могу вас убить.
– Отчего же? – Я с трудом подавила крик.
– Я не знаю, какая вы на самом деле.
– Хотите познакомиться поближе?
– Вы не правильно меня поняли. Хотите арахис?
Солененький.
– Нет.
– Вы не правильно меня поняли. Я не знаю, какая вы, –
старая или молодая. Я давно за вами наблюдал. Иногда вы кажетесь очень старой,
особенно когда волосы падают вам на глаза… Почему у вас седые волосы?.. Нет,
ничего не нужно отвечать. А потом я вижу ваше лицо, иногда на него как-то
по-особенному падает свет, и тогда вы кажетесь удивительно юной… Поэтому я не
могу определить, старая вы или молодая.
– Что я должна сказать?
– Не говорите ничего. Любой из ответов заставит меня
принять какое-то решение. А я больше не хочу принимать решений. Я устал
принимать решения… Вот когда вы станете старой, тогда другое дело…
Я не отрываясь смотрела на его лицо, обмякшее в отсутствие
улыбки. Боже мой, он совершенно безумен! Он безумнее любого безумца… Почему же
я раньше ничего не замечала? Почему никто этого не замечал ?.
– Вы собираетесь держать меня на привязи, пока я не
состарюсь?
– Может быть, вы не успеете состариться и умрете
раньше, кто знает. Это ничего не изменит… Мне просто нужно поговорить с кем-то.
Мне нужно объяснить. Я хочу, чтобы это знали… Я хочу. Чтобы это знали хотя бы
вы…
– И для этого вы посадили меня на цепь? – Я с трудом
произнесла это, только теперь по-настоящему осознав весь ужас и всю
унизительность моего положения.
– Но разве по-другому вы стали бы меня слушать?
– Вы не пытались. Мы столько раз виделись на съемках,
мы даже разговаривали с вами о Фрэнке Синатре, помните?…
– Это был случайный разговор. Ничего не значащий. Меня
никто не замечает. Это все потому, что я осветитель. Я всегда стою в тени, за
юпитером, вы понимаете? Они ведь даже не удосужились заподозрить меня в убийстве,
вы понимаете? Кто может заподозрить в убийстве тень, силуэт на контражуре… Они
перетасовали всех, только я был для них пустым местом… Таким же пустым, как
коробочка из-под пудры…
– Это не правда. – Я попыталась убедить его, но ничего
не получилось. Сумасшедшие разговаривают только с собой.
Келли снова улыбнулся своей страшной улыбкой, существующей
отдельно от лица.
– Им даже в голову не пришло меня заподозрить. Это было
и хорошо, и плохо… Потому что, если бы они все-таки прижали меня, я не стал бы
отпираться. Хотя мне еще многое нужно сделать.
– Что – сделать?
– Не притворяйтесь, вы же знаете что.
Он пересек комнату, и только теперь я поняла то, что до сих
пор смущало меня в Келли.
Костюм.
Это был полотняный костюм, широкие от бедер штанины,
накладные плечи, четыре кармана на пиджаке. Костюм из пятидесятых…
Келли вернулся с двумя маленькими софитами и установил их
прямо передо мной. Потом подключил свет, и яркие лампы почти ослепили меня.
Очень долго он подбирал нужный ракурс освещения – так долго, что я уже успела
привыкнуть к своей яркой слепоте.
Я не видела ничего, кроме надрывного блеска ламп, Келли же
стал за софитами. Теперь его голос существовал отдельно от него.
– Сейчас все ее забыли, эту актрису, Лидию Горбовскую,
– вкрадчиво начал он, – а ведь когда-то она сводила с ума, заставляла людей
плакать и смеяться, заставляла людей жить… Это была самая красивая женщина.
Самая совершенная женщина. Я увидел ее совершенно случайно, в “Иллюзионе”, 5
июля, тогда шел дождь и шла ее лучшая картина “Пока мы верим”. Я влюбился
сразу… Нет, я не влюбился, я полюбил. Полюбил по-настоящему. Это была женщина
моей мечты, все в ней было идеально. Вы же знаете, что каждому человеку
предназначен один-единственный человек… Даже если они разведены временем,
столетиями, тысячелетиями. Они могут никогда не узнать друг о друге и жить
спокойно… Но стоит им узнать, вы понимаете? Так вот, я узнал свою единственную
женщину, я был счастлив, я видел все ее фильмы… Это была пытка, когда в
“Иллюзионе” не было картин с ее участием, их очень редко давали… Да и фильмов у
нее было не очень много – семь. Семь – счастливое число, божественное число… Я
даже ездил в Белые Столбы, в Госфильмофонд… Я познакомился там со всеми, и мне
иногда разрешали смотреть.., разрешали смотреть и “Твои глаза”, и “Осенние
грезы”… Только тогда я был счастлив. И больше всего ненавидел возвращаться в
этот проклятый дом, к своей матери. К существу, прикованному к коляске… Ее
разбил паралич, когда мне было четырнадцать, за год до того, как я встретил,
как я увидел в “Иллюзионе” “Пока мы верим”… Я ненавидел ее кресло, как оно
скрипело колесами, я ненавидел ее и продолжал ухаживать, потому что она была
моей матерью, а я должен был быть добропорядочным сыном, иначе это не
понравилось бы Лидочке Горбовской, если бы мы когда-нибудь встретились… Я даже
глотал таблетки, чтобы умереть, и где-нибудь там…
