Никто еще не решал мою судьбу вот так, за каких-нибудь
тридцать секунд. Даже капитану Лапицкому понадобилось больше времени. Я
улыбнулась: вся моя предыдущая жизнь вполне достойна такого феерического финала
в компании с полоумным режиссером, лучшего заключительного аккорда и не
придумаешь. Даже если кто-нибудь из людей капитана и пристрелит меня среди
декораций и этюдика Тулуз-Лотрека, я вполне могу этого не заметить…
– Но у меня уже есть работа…
– Это видеопрокат, что ли? – Он запомнил, что я
говорила ему, очень мило с его стороны. – Бросьте, это несерьезно. Я предлагаю
вам кино. От кино еще никто никогда не отказывался. Любая женщина отдала бы за
мое предложение все, что угодно.
– Мне нечего отдавать. А вообще я в курсе. Не ляжешь на
диван – не выйдешь на экран, – не к месту вспомнила я старую, засалившуюся от
долгого употребления вгиковскую поговорку, так любимую Иваном.
Братны поморщился.
– Это не ко мне. Да и не к вам. Вы-то уж точно не
выйдете на экран, даже если пролежите во фривольных позах на диване всю
оставшуюся жизнь. – Он все-таки куснул меня. – Я исповедую другие принципы.
– Неужели у вас есть принципы? Искусству это
противопоказано. Когда я могу приступить к работе?
– Как только утрясете дела со своим видеопрокатом.
– Считайте, что уже утрясла.
Я без сожаления расстанусь с ним, не сомневайся, Анджей
Братны, я с наслаждением пошлю к черту всех своих клиентов; тиранозавры “Парка
Юрского периода” будут грызть их без моего деятельного участия; я больше не
буду ни для кого ни “шер ами”, ни “женщиной”, ни “подругой”. А ты придумаешь
для меня вполне жизнеутверждающую концовку. Какое-нибудь другое прозвище, с
которым я тихо отойду в мир иной, когда все закончится.
– Вот и отлично. Вы зачислены в группу с сегодняшнего
дня, позже я объясню вам круг ваших обязанностей. Пропуск вам подготовят.
– И больше никаких формальностей?
– Никаких. Если вы свободны в ближайший час, я
представлю вас съемочной группе.
– Я свободна в ближайший час. И возьмите вашу ручку. –
Я протянула ему “Паркер”, но он не взял его.
– Оставьте его у себя. Это мой подарок.
– Широкий жест.
– Я вообще очень широкий человек. У вас будет
возможность в этом убедиться.
Было похоже на то, что он обольщал меня. Но с таким странным
видом обольщения я сталкивалась впервые. Он обольщал меня, потому что вообще
обольщал все, что угодно: “Паркер” за двести долларов. Ля Гули с этюда
Тулуз-Лотрека, старух с их последними фамильными бриллиантами, охранников с
тупыми мордами охотничьих собак, яйца Фаберже, жюри Каннского фестиваля, жюри
Венецианского фестиваля, пленку “Кодак”, несчастную Музу с гроссбухом под
мышкой, осветительные приборы, проходную “Мосфильма” и Пушкинский музей..
Обольщение было его естественным состоянием. Я успела перевидать множество
разных людей, но с таким человеческим феноменом сталкивалась впервые.
– Что вы снимаете? – спросила я.
– “Male weepie”, – произнес он на неподражаемо плохом
английском. – ?
– “Слезоточивая мужская мелодрама”. А впрочем, оставим
эти мутные вопросики для журналистов. Классное кино, только и всего. И вы
можете приложить к этому руку. Засветитесь в титрах.
– Я не тщеславна.
– Я тоже, – не моргнув глазом, соврал он и тотчас же
перешел на “ты”:
– Допивай эту бурду, и пойдем. У меня сегодня
кинопробы, и твое присутствие как ассистента по работе с актерами обязательно.
К своему чаю он так и не притронулся.
…Я вернулась в павильон в совершенно новом качестве,
проделав за полчаса сногсшибательную карьеру от скромной работницы видеопроката
до ассистента скандально знаменитого режиссера. Масса безработных
профессионалов, отирающихся на студии в поисках случайного заработка, сожрала
бы меня живьем.
Вся группа была в сборе: кинопробы – дело самое разудалое,
если не считать коллективной попойки по поводу окончания съемочного периода.
Приехала даже постоянная сценаристка Братны, Ксения Новотоцкая, толстая
неопрятная бабища с бездной простодушного пейзанского обаяния. В номере,
посвященном каннскому заплыву Братны, ей удалось подобрать крохи с
режиссерского стола. Братны нашел ее в каком-то занюханном издательстве, где
она последние десять лет подвизалась корректором. О кино она не имела ни малейшего
понятия, в чем честно призналась журналистам. И тем не менее “Танцующие тени”
получили приз за лучший оригинальный сценарий. “Я сама не знаю, как это
получилось, – заявила она озадаченной прессе. – Он заставляет делать то, чего
ты даже не можешь ожидать от себя. Если бы не он, я не написала бы ни строчки.
Он заставил меня сделать это. Он заставил меня поверить в то, что я могу это
сделать. Он лишил меня страха перед жизнью, а это единственное, что мешает
искусству быть искусством…"
"Он” – относилось к Братны. Я была почти уверена в том,
что выбор Братны был случаен, что он заставил бы написать сценарий кого угодно
и с тем же результатом.
Теперь увенчанная лаврами пухлая сценаристка восседала в
режиссерском кресле и о чем-то весело болтала с красавчиком Бубякиным:
чего-чего, а страха перед жизнью она действительно была лишена.
Как только Братны появился в павильоне, все воззрились на
него: я не заметила никакого излишнего обожания в предательских глазах
киноработничков, только веселое соучастие и ожидание игры по-крупному. Анджей
хлопнул в ладоши, и вся съемочная группа замерла в нетерпеливом ожидании.
– Хочу представить вам нового ассистента по работе с
актерами, – торжественно объявил Братны.
– А старый где? – дерзко спросил белобрысый молодой
человек, до этого тихонько копавшийся в светофильтрах: очевидно, оператор.
Братны пропустил его замечание мимо ушей.
– Ее зовут Ева. Так что прошу любить и жаловать. Все с
любопытством рассматривали меня: к любопытству примешивалось еще что-то,
похожее на ревность. Ее причина стала понятна мне чуть позже. Я нашла глазами
опешившего дядю Федора и подмигнула ему.
– Более тесное знакомство перенесем на потом. Сейчас
прошу всех сосредоточиться. Где чертов хрен оператор?
– Сейчас должен подойти, – кротко сказал белобрысый
молодой человек со светофильтрами.
– Хочется верить.
Анджей тотчас же забыл обо мне, увлекшись беседой со своей
толстой сценаристкой: дядя Федор был мгновенно отлучен от царственных тел.
Пробы были назначены на одиннадцать, и оставшиеся до них двадцать минут я
провела в его обществе. Он заговорщицки поманил меня в угол павильона, в
полутьму, располагавшую к откровениям. С тех пор как Братны во всеуслышание
назначил меня ассистентом, ценность моя неизмеримо возросла. Дядя Федор
галантно пододвинул мне антикварный резной стул из обширной коллекции
реквизита, а сам устроился напротив. Несколько минут он рассматривал меня –
так, как будто видел впервые.
