Осветитель со своим кабелем побрел дальше, и Братны тотчас
же забыл о нем. Неплохая у тебя группа, Анджей Братны, если твои осветители
знают то, чего не скажет навскидку даже дипломированный киновед, пожалуй, я
недооценила ее профессиональные качества…
– Не хочешь взглянуть, как из нашей египетской мумии
будут делать кинозвезду, номинантку на “Оскар”? – подмигнул мне Братны.
– Она и есть кинозвезда, – рассудительно заметила я,
мне вдруг захотелось защитить старуху. – И была ею задолго до того, как ты
вылез на свет Божий.
– Я – жертва непорочного зачатия, разве тебе не
сообщили об этом мои биографы? – рассмеялся Братны. – Идем, получишь большое
удовольствие.
Это было заманчивое предложение – такое же заманчивое и
бесстыдное, как предложение заняться групповым сексом: Братны тщательно хранил
свои профессиональные тайны. Но, неожиданно для всех ревнивцев из съемочной
группы, у нас с Братны сложились совершенно особенные отношения. Я не знала,
что послужило их катализатором: возможно, мой профессиональный воровской трюк с
“Паркером”, который так и не удалось повторить фартовому клептоману-самоучке Братны.
Возможно, болтливый дядя Федор, информация в котором держалась не дольше, чем
вода в сливном бачке, раззвонил всем о моих достижениях в восточных
единоборствах – и это дошло до режиссера. Возможно, существовал третий вариант
– Анджей выбрал меня в наперсницы только потому, что наперсники были необходимы
ему для реприз и неожиданных откровений. Я была идеальным вариантом: слишком
нейтральна, чтобы раздражать его, и слишком нейтральна, чтобы по-настоящему ему
понравиться.
– Меня умиляют твои волосы, – сказал он мне как-то,
явно намекая на мою седину. – Полное отсутствие схемы поведения, никакого
собственного взгляда на мир.
Этот тезис застал меня врасплох, как заставали врасплох все
другие изречения безумного режиссера.
– По-моему, ты сильно во мне ошибаешься.
– Ничуть. Блондинка – это совершенно определенное
мироощущение. Брюнетка, кстати, тоже. Они кардинально отличаются друг от друга.
А ты кардинально отличаешься от них. По крайней мере, я это чувствую. – Он не
пытался анализировать меня, как не пытался анализировать всех остальных, –
просто выдавал готовые формулировки, снабжал человечество бирками, вот и все.
Иногда они были довольно эксцентричными, но почти всегда – верными…
– Я не всегда была седой, – резонно парировала я.
– Всегда. Ты просто этого не замечала. И в который раз
я подумала, что он прав…Через пять минут мы уже были в гримерке. Анджей сунул
меня в самый дальний угол и приложил палец к губам: сиди тихо, голубка, и
смотри во все глаза, такого ты не увидишь нигде больше. Старуха Александрова
уже сидела на стуле перед зеркалом – с неестественно прямой спиной и вытянутыми
в шнурок губами. Глаза ее были закрыты. Я попыталась представить, о чем она
думает, – и не смогла.
Кроме нас, в комнате находились еще двое: художница по костюмам
Леночка Ганькевич, которая явно злоупотребляла своим служебным положением,
чтобы лишний раз оказаться в поле зрения Братны, и волоокая гримерша Ирэн. У
дяди Федора она проходила под кодовой кличкой “Мадам, уже падают листья”. Ирэн
была обладательницей пудовой груди и кроткого испуганного нрава. О ее
истерической робости ходили легенды. Много лет Ирэн была замужем за известным
студийным алкоголиком, актером-эпизодником Геной Перевертиным. Гена отличался
патологической ненавистью к портвейну “Три семерки”, сгубившему его карьеру,
английским бульдогам и фильмам Вуди Аллена. Именно с Вуди Алленом и была
связана трагедия Ирэн. Ирэн в отличие от мужа души не чаяла в маленьком
очкастом еврее-интеллектуале и всех его персонажах. Ей даже удалось собрать
небольшую видеотеку из его картин. Их просмотр был связан с риском для жизни,
но Ирэн и дня не могла прожить без “Розы Каира” и “Ханны и ее сестер”. Она
прятала кассеты в разных местах, пока не соорудила для них тайничок под ванной.
Наличие видеотеки вскрылось совершенно случайно – пьяный Гена заснул в ванне,
вода перелилась через край, затопила полквартиры, и маленький сундучок с
кассетами выплыл из-под ванны прямо в лапы Перевертину. Кассеты были безнадежно
испорчены, так же как и семейная жизнь Ирэн. Под вопли: “Ах ты, сука, променяла
мужа на этого паскудного жида! Вот пусть он теперь тебя и содержит!” – Ирэн
была изгнана из дома, получила развод и теперь находилась в свободном поиске
нового спутника жизни. Несколько раз она давала брачные объявления в газеты с обязательной
характеристикой потенциальных кандидатов: “поклонник творчества Вуди Аллена”.
Стрелы шли мимо цели, за все время откликнулся только один женишок – из колонии
строгого режима в Брянской области. Бывший же муж Гена Перевертин периодически
подбрасывал ее мятые цидулки с одним и тем же текстом: “Сидит жидок на лавочке,
наколи жидка на булавочку!” Но Ирэн не теряла надежды и оптимистического
взгляда на мир, на другом конце которого существовал ее обожаемый Вуди Аллен.
Даже гений Анджея Братны не смог перешибить эту болезненную страсть. В конце
концов ей все же улыбнулась судьба – она выскочила замуж за Яшу Кляузера,
сапожника из мосфильмовского обувного цеха. Кляузер в отличие от своих
соплеменников был флегматичен, как финский хуторянин. Это не помешало ему,
однако, выловить Гену Перевертина в ближайшей к “Мосфильму” пивнушке, избить
актера до полусмерти и заставить сожрать на глазах у посетителей все до единой
записки с “жидком”, любовно сохраненные Ирэн. Кроме того, Яша отнесся к Вуди
Аллену с мягкой снисходительностью – прихоть жены, что же тут поделаешь. Ирэн
была счастлива.
Несмотря на наличие в голове крупных нью-йоркских тараканов
с высоким коэффициентом интеллектуального развития и склонностью к
психоанализу, гримерша превосходно знала свое дело. До Братны она успела
поработать со многими известными режиссерами, стареющие кинодивы обожали ее –
только она была их союзницей, только она могла скрыть их предательские морщины
и мешки под глазами.
Теперь же, судя по всему, происходил совершенно обратный
процесс. Ирэн, под чутким руководством Братны, вот уже сорок минут колдовала
над лицом старухи. Затаив дыхание, я наблюдала, как меняется, как еще больше
стареет лицо Александровой: вот оно прожило еще год, еще пять, еще десять лет…
Вот его коснулось легкое дыхание последней минуты и оно превратилось в
посмертную маску – холод пробежал по моему позвоночнику, я испугалась, что ее
лицо так и останется посмертной маской… Но Анджей и Ирэн благополучно прошли
нижнюю точку и снова воскресили старуху к жизни. Но теперь это было совершенно
другое лицо – бесстрашное лицо человека, побывавшего по ту сторону бытия и
вернувшегося. Режиссер и гримерша только подчеркнули старость, они подняли ее
до символа, до абсолюта. Когда работа над лицом была закончена, в гримерке
воцарилась тишина, даже сама Ирэн была поражена результатом: я видела, как
дрожали ее руки.
– Спасибо, Ирэн. – Анджей осторожно обнял ее за плечи и
поцеловал в жесткое, почти мужское ухо. – Спасибо. Это то, что нужно. Никто не
сделал бы лучше.
Я услышала, как тоненько всхлипнула впечатлительная Леночка.
Или она только продублировала сдавленное рыдание, чуть не вырвавшееся из моей
собственной груди?..
