Друг покойного Вольдемара, Володьки Туманова, в свое время
повесившегося на струне от карниза не без моего участия. Прошлое все-таки
решило добить меня. Я посмотрела на Бубякина с откровенной неприязнью.
– Приятель. Только приятель, – выгнув губы, поправил
Федя, порочно-красивый молодой человек, типичный дамский угодник со склонностью
к мелкой тирании. Понять это было несложно, стоило только взглянуть на его
физиономию. Именно такого опытного образца недоставало нам в нашей
однокомнатной кунсткамере.
– А это Ева. Я тебе о ней говорил. Ева – мой
ангел-хранитель.
– Похожа, – процедил Бубякин, неприязнь была обоюдной,
я это видела.
– Не вздумай к ней клинья подбивать, – предупредил
честный Серьга, – удавлю.
Бубякин хмыкнул: никому и в голову не могло прийти подбивать
ко мне клинья – седая, плохо стриженная голова, общий абрис хозяйки приюта для
бездомных животных, у таких женщин не бывает шансов.
– Не волнуйся, Серж, постараюсь держать себя в руках, –
сказал он, вложив в реплику всю иронию, на которую был способен.
– Давно заседаете? – хмуро бросила я только для того,
чтобы что-то сказать: судя по нескольким бутылкам водки и засохшим кускам
колбасного сыра, скромное застолье продолжалось несколько часов.
– Выпей с нами, – попросил Серьга.
– Точно, – оживился гость, – едет чижик в лодочке,
давайте выпьем водочки!
Вняв призыву, я вытащила из мойки граненый стакан, в полном
молчании налила его до краев и выпила, даже не поморщившись. Ну, что скажешь,
Федор Бубякин, друг покойного Вольдемара?
– За знакомство, – произнесла я и утерла губы. Бубякин
крякнул, как будто водку выпила не я, а он сам, неприязнь в его глазах
сменилась чем-то отдаленно похожим на восхищение: черт возьми, я все еще могу
поражать людей. Пусть даже и таким экстравагантным способом.
Не давая ему опомниться, я снова разлила водку – теперь уже
на троих – и смело чокнулась с Серьгой и Бубякиным.
– Чему обязаны визитом? – Длинный список украденного
нехитрого скарба не давал мне расслабиться, за такими гостями нужен глаз да
глаз.
– Федька на “Мосфильме” работает, ассистентом
художника. Он несколько моих старых работ просит, им для съемок нужно, –
радостно сообщил Серьга, – напрокат.
– Каких именно? – подозрительно спросила я.
– Ну, ты их знаешь, – в голосе Серьги послышались нотки
беспокойства, – “Шекспир на сборе хвороста”, “Шуты и кардиналы”… Ну, и еще пара
вещей. А щто?
"Шекспир на сборе хвороста”, надо же, только этого не
хватало! Стилизованный, написанный в отвязной каныгинской манере, Шекспир с
маленькой собакой у маленьких, измученных плоскостопием ног несколько раз
спасал меня от самоубийства. Лишиться этой картины вот так, за здорово живешь,
я просто не могла.
– Да нет, ничего. – Я откинулась на спинку стула и
пристально посмотрела на Бубякина, сохранявшего непроницаемый вид. – Только это
очень дорогие картины. Я бы на твоем месте. Серьга, хорошенько подумала, прежде
чем отдавать их в сомнительные руки. Можем навсегда с ними проститься.
– На что это вы намекаете, миледи? – запоздало
оскорбился Бубякин. Очень мило, еще одно обращение, не забыть бы занести его на
последнюю страницу видеопрокатной тетради…
– Я не намекаю. Я говорю открытым текстом, – поправила
я. – Как хочешь. Серьга, а картины я не отдам. Ты хорошо знаешь этого типа?
– Я попросил бы вас…
– А ты заткнись! – Я оборвала Бубякина, решив до конца
отстоять свой шкурный интерес. – Ты хорошо знаешь его. Серьга?
– Ева, ты щто?! Федька классный мужик, мы с ним не один
литр самогонища приговорили, – вдохновенно соврал Серьга.
– Ага-ага, из тех людишек, которые под этот самый
самогонише скупали у тебя картины за бесценок. – “Покойная Роми Шнайдер” крепко
держала в руках вожжи моего плохого настроения.
– Да ладно тебе, – Серьга нащупал мои пальцы и
примирительно сжал их, – скажешь тоже, за бесценок. Я ведь не алеут
какой-нибудь, которому консервную банку за пушнину всучили. Не надо меня на
ноль множить.
– А почему тебе нужны именно эти картины? – спросила я
Бубякина. – Нельзя было обойтись экзерсисами дипломника ВГИКа? Или “Черным
квадратом” Малевича на худой конец? Для заднего плана любое цветовое пятно
сгодится…
– Я смотрю, твой ангел-хранитель подрабатывает
кандидатом искусствоведения! При чем здесь пятно, миледи? Важно не пятно, важна
концепция. Важна живописная деталь, которая играет на общий замысел, –
снисходительно пояснил Федя.
– Ты случайно не у Гринуэя в съемочной группе
подвизаешься? – высказала предположение я, мобилизовав весь свой полузабытый
киношный опыт. – Это только он Северным Возрождением честному обывателю мозги
парит. И цитатами из Лукаса Кранаха Старшего.
– Повышаю тебя до докторов искусствоведения, – Федя
наконец-то освоился с моим ерническим тоном и вернул подачу, – а раз так, то
тебе должно быть известно имя Анджея Братны.
– Это еще кто такой? – Я слукавила, конечно же, я
слукавила. Я знала это имя.
…Несколько недель назад вместе со Спиллейном для Серьги я
купила последний номер “Искусства кино” для себя. Просто так, польстившись на
превосходную полиграфию, а еще больше – на лицо с обложки.
Лицо Анджея Братны.
"Последний император” Большого стиля”, – гласила
самоуверенная, тисненная золотом надпись. Блудливые киноведы из редакции
журнала, обычно склонные к апокалиптическим преувеличениям, на этот раз попали
в самое яблочко. У Анджея Братны действительно было неуловимо породистое лицо
члена королевской фамилии: сухие, почти аскетичные черты, чистая линия скул,
мощный лоб и чуждые страстям глаза. Только ноздри выдавали его – слишком
совершенные, чтобы быть непорочными. Лицо затягивало, как затягивает хорошая
картина, и, помнится, я тогда почему-то подумала, что “Портрет Дориана Грея”
мог быть вполне написан о нем…
Весь номер был посвящен его неожиданному триумфу на Каннском
фестивале: Братны привез туда свою дебютную картину “Танцующие тени”, снятую и
смонтированную за гроши на умирающем “Мосфильме”. Кинематографическая сага о
России конца девяностых потрясла фестиваль, забывший на время о кулуарных
дрязгах, и Братны собрал урожай призов, самым невинным из которых была “Золотая
пальмовая ветвь”. Потом последовало еще несколько кинофорумов, калибром
помельче. Ему предложили постановку на одной из крупных студий Голливуда (по
агентурным сведениям, Братны заинтересовалась “Коламбия пикчерз”) –
фантастический шанс для новичка в большом кино. Но Братны неожиданно отказался.
“Наплевать мне на вашу Америку, – самоуверенно заявил он на одной из своих пресс-конференций
(очевидцы утверждали, что в оригинале был использован более крепкий глагол,
предусмотрительно смягченный при переводе). – По-настоящему можно работать
только в России”.
