Мы редко общались – Серьга с головой ушел в работу, она
наполнила его растительное существование новым смыслом. За целый месяц у меня
был только один выходной (Братны, который, казалось, никогда не устает, тянул
из группы все жилы). А единственный день отдыха мы получили только потому, что
у Анджея была назначена встреча с представителями дирекции Каннского фестиваля:
те уже хотели заполучить новый, еще не снятый, опус Братны. И этот единственный
день блаженного безделья оказался полностью забитым каныгинскими историями. Мне
хотелось только одного – хорошенько отоспаться за все дни съемок, но рот у
Серьги не закрывался. Я услышала массу путаных потешных историй. Я даже не
успевала поразиться их трагичности: кроткая девушка травилась из-за любви к
Филиппу Киркорову, кроткий юноша резал вены из-за любви к группе “Кисе”,
ветерана боев за остров Ханко изводили собственные внуки, и он болтал с Серьгой
только для того, чтобы спастись от одиночества… Отчаянный парняга из “новых
русских” в пику своей жене изрезал ножницами на лапшу тридцать тысяч долларов…
Это была самая обыкновенная жизнь и самая обыкновенная смерть.
Тогда, сидя на кухне с остывшим кофейным напитком из цикория
и рассеянно слушая россказни Серьги, я еще не знала, что через несколько дней
столкнусь со смертью совершенно необычной. Смертью, которая положит начало
самой безумной, самой бессмысленной цепи преступлений в моей жизни…
* * *
…В тот день Братны заказал сразу две смены в павильоне: мы
снимали ключевые эпизоды со старой актрисой. Он торопился: Александрова уже не
выдерживала того бешеного ритма съемок, который предложил ей режиссер. Перерывы
были сокращены до минимума (Братны необходимо было удержать атмосферу в кадре),
но именно в это время старуха стала надолго пропадать. Иногда мы искали ее
часами и находили в самых невероятных местах почти в полубессознательном
состоянии: она смертельно уставала, это было видно. Ее отпаивали валерьянкой, а
неунывающий Вован предложил перевести актрису на легкие наркотики (“Ей это будет
даже полезно, други мои, – увещевал нас Трапезников. – Во-первых, поддержит
слабеющую плоть.
А во-вторых, пусть бабулька увидит красочные картины бытия.
Может быть, даже какой-нибудь маршал пригрезится на танке “Т-34”). Я
возненавидела Трапезникова за эту тираду. Но самым ужасным было то, что и сам
Братны стал склоняться к этому варианту допинга. Я даже позволила себе вступить
с ним в открытый конфликт, впервые за все время работы.
– Не сходи с ума, Анджей. Ты же убьешь ее этим…. Она
старый человек и может не выдержать.
– Кто здесь говорит о людях, – никогда еще я не видела
Анджея в таком неистовстве. – Здесь нет людей. Здесь есть только детали
композиции… Все, что я хочу сказать миру, гораздо важнее самого мира. Неужели
ты не понимаешь?
На секунду мне показалось, что я говорю с безумцем.
Безумцами были все они, я видела, что происходит с группой:
они все втягивались в орбиту режиссера, к концу первого месяца съемок стали
путать реальную жизнь с жизнью, придуманной Братны. Да и сама я стала безумной:
иногда я ловила себя на мысли, что хочу остаться в пределах еще не снятого
фильма навсегда. Это был галантный анатомический театр, образцово-показательная
бойня, где Братны с усердием заправского мясника освежевывал все человеческие
чувства. От этого зрелища невозможно было оторваться, это был допинг посильнее
вовановских тяжелых наркотиков. Братны обожал все то, что делает, у него был
страстный испепеляющий роман с каждым из актеров, который развивался только в
пределах площадки. Синонимами его любви были ненависть и полное безразличие,
наплевательство и вероломство. Его любовь разрушала, но я, как и все, поняла
это слишком поздно, когда силки были расставлены и неосторожные пернатые
пойманы.
Я приходила в себя только дома.
А старуха по-прежнему исчезала в перерывах. Одурманенные
колоссальным напряжением съемок ассистенты не могли уследить за ней. И тогда,
едва придя в себя и проклиная все на свете, мы отправлялись на поиски.
Однажды я нашла ее в одной из многочисленных костюмерных.
Старуха сидела в простенке между летными комбинезонами Второй мировой войны и
траченными молью кирасирскими мундирами армии Наполеона – последний привет от
эпопеи “Война и мир”.
Ее лицо, изуродованное потекшим гримом, было
мертвенно-бледным, обтянутые тонкой кожей скулы заострились – мне даже
показалось, что она умерла. Только сейчас я заметила, как стремительно она
постарела за время съемок: как будто бы прошел не жалкий месяц, а несколько
лет. Может быть – несколько десятков лет… Но по-настоящему испугаться я не
успела. Александрова открыла глаза и посмотрела на меня.
– Забыла, как вас зовут, – прошелестела она.
– Ева.
– Да-да, Ева…
– Пойдемте, Татьяна Петровна. Пойдемте, вас все ищут.
– Меня все ищут, вот как… Впервые за сорок лет я
кому-то нужна. Это, должно быть, приятно. Но… Скажите вашему режиссеру, что я
больше не буду играть. Я не могу.
– Я понимаю, вы устали.
– Я боюсь.
Она сказала это неожиданно молодым, почти девчоночьим
голосом, как будто хоть этим могла оправдаться в том, чего никогда не
совершала. Мне и в голову не могло прийти, что все страхи принадлежат молодым.
Даже страх смерти… Но почему я подумала о смерти?.. Ничего такого она не
произнесла вслух.
– Пойдемте. – Лучшего я придумать не могла, дурацкий
попугай-ассистент.
– Вы не понимаете… Я просто чувствую, что будет потом.
Я чувствую, что здесь что-то происходит. В мое время… В мое время режиссеры так
не работали. Почему он заставляет меня умирать? По-настоящему умирать? Почему
он так хочет моей смерти?..
Я с трудом подавила раздражение, внезапно возникшее к
упрямой старухе.
– Это обыкновенная работа, Татьяна Петровна. Вы просто
давно не имели дела с кино. И возраст, я понимаю.
– Да, я, должно быть, очень старая, – она с радостью
ухватилась за эту мысль, – вы можете найти кого-нибудь помоложе. Возьмите
другого. Возьмите гадину Фаину, я ее видела совсем недавно. Может быть,
загоните ее в гроб, как загоняете меня, то-то будет подарок к моему юбилею… Она
всегда меня ненавидела, так ненавидела, что загремела с язвой желудка в
пятьдесят пятом году. Она была готова на любые подлости, особенно когда мне
досталась роль в “Ключах от Кенигсберга”… Вы видели этот фильм? А мужа у нее я
все-таки отбила. Был такой красавец генерал-майор Бергман, из поволжских
немцев. Начштаба округа. О, это была шумная история, почти Шекспир… Вам нравится
Шекспир, деточка? Так эта гадина из принципа осталась на его фамилии. Она и
сейчас Бергман, а я-то, наивная, верила, что она уже подохла в каком-нибудь
доме призрения…. А тут объявляется… Она ведь тоже хотела получить эту роль,
старая перечница…
Старая перечница Фаина, какой-то начштаба округа… Старуха
бредит, явно, нужно сказать Анджею, чтобы он немного ослабил натиск; еще
несколько дней съемок такой интенсивности – и мы можем потерять актрису.
