Это был очень странный тезис, если учесть происхождение
Братны. Его дед, солдат Армии Крайовой, не принявший послевоенные польские
порядки, отмотал срок в сталинских лагерях, но в Польшу вернуться так и не
сумел. Еще в лагере он познакомился с русской девушкой, от их брака родился
сын, отец Анджея. После пятьдесят третьего семья почему-то осталась в Сибири,
здесь же, в маленьком поселке у горно-обогатительного комбината родился сам
Анджей. Он довольно забавно рассказывал интервьюерам пеструю историю своей
тридцатилетней жизни (в следующем году ему должно было исполниться тридцать).
Особое место в этих рассказах занимал Киев – в свое время Анджей успел
поучиться на кинофакультете местного театрального института, из которого был с
треском вышвырнут за профнепригодность. Больше он не искушал своим присутствием
солидные киношколы. “Научить кино невозможно, все, что нужно знать о нем,
умещается в двух монтажных стыках раннего Годара”, – проповедовал Братны со
страниц номера, посвященного ему. Врезать бы тебе по морде за такие слова,
шляхта недобитая, случайный прихвостень славы, сладко думала я, почитывая
журнальчик в своем видеопрокате, врезать бы тебе по морде, так ты похож на
моего Ивана, Боже мой…
Он действительно был похож на Ивана, забравшего с собой душу
несчастной сценаристки Мыши, я так и чувствовала интонации своего божества во
всех наглых репликах Братны. И почти безумная мысль родилась во мне, чтобы
тотчас же умереть: Иван погиб только потому, что где-то уже существовал сучий
потрох Братны, вдвоем им невозможно было ужиться на тесной земле…
С кем только не сравнивали Братны – и с ранним Кустурицей, и
с поздним Тео Ангелопулосом, и со всеми “английскими рассерженными” и
“американскими независимыми”, вместе взятыми. Если добавить сюда Бертолуччи и
Висконти периода “Туманных звезд Большой Медведицы” – картинка получалась еще
та. Слава Богу, что хотя бы Феллини не попал в этот длинный список (я втайне
порадовалась за старика), не дотягиваешь, гад, то-то же, знай наших!..
Все эти сравнения с классиками кино были взаимоисключающими.
Да и сам Братны вызывал, видимо, взаимоисключающие чувства, хотя чаще всего
раздражал. Это раздражение, материализованное в журнальных строках, я с
радостью поддержала. Кто тебе только деньги дает на твои тошнотворные эпопеи,
парнишка? Впрочем, понятно кто: восторженные иностранцы, способные возбудиться
от одного только вида художественно не мытого русского тела, распростертого под
пальмовой ветвью Каннского фестиваля. А ведь Иван тоже мечтал об этой пальме,
он даже обещал ее мне… А теперь этот самоуверенный польский квартерон стрижет
купоны и поучает профессионалов, как нужно делать кино! Дочитав журнал до
конца, я торжественно выбросила его в мусорное ведро, предварительно заляпав
лицо баловня судьбы Анджея Братны кетчупом.
И постаралась забыть о нем.
И забыла.
– ..Значит, про Анджея Братны ты ничего не знаешь? –
Федя не смог скрыть своего разочарования. Я оказалась не только старой дурой,
но и необразованной старой дурой.
– Понятия не имею.
– Есть такой мощный режиссер, – пришел мне на выручку
Серьга, – пальму отхватил На последних Каннах…
Далась им эта пальма. Да и Серьга ни разу не был уличен мной
в излишней любви к большому кинематографу. Видимо, засланный казачок Федор
Бубякин обработал его на славу.
– По идее, если исходить из гунявой фестивальной
политики, ее, родимую, должны были кому-нибудь из Гонконга всучить, это сейчас
модно в Европе. А вот, поди ж ты, против таланта не попрешь, – сказал Бубякин с
таким чувством, как будто сам дефилировал по набережной Круазетт, – теперь вот
новый шедевр снимаем.
– Федька у Братны как раз работает на картине, – снова
вылез Серьга.
– Именно, – подтвердил Бубякин, это прозвучало как
“на-кась, выкуси!”. – Так что вы, миледи, должны замереть в почтительном
реверансе. И не мешаться под ногами мирового кинематографа. Так я забираю
картины. Серьга?
– Нет, – решительно сказала я, а потом добавила то,
чего сама от себя не ожидала:
– Сейчас ты их не заберешь. Я сама их привезу, под
расписку…
– Ну, щто такое, Ева, – вяло сопротивлялся Серьга, –
свои же люди.
– Свои по домам сидят в столь поздний час, – отрезала
я. – Только под расписку. Или так, или никак. Знаю я ваш киношный бордель.
– Ладно, – вдруг легко согласился Бубякин. – Черт с
тобой, ангел-хранитель. Когда привезешь?
– В ближайший понедельник. – Неужели мне так сильно
хочется увидеть этого доморощенного Моцарта экрана? Иван бы не простил, он был
закоренелым собственником.
– Значит, послезавтра. Встречаемся в восемь утра на
метро “Киевская”. Смотри не проспи. Мэтр терпеть не может, когда опаздывают.
– Что ты, голубчик. На свидание к богу не бывает
опозданий, – кисло сыронизировала я. – А теперь позвольте закрыть общее
собрание работников артели.
Не говоря ни слова, Бубякин поднялся, пожал руку Серьге и
направился к двери. Я вышла в коридор проводить его. Скрестив руки на груди, я
пристально наблюдала, как Бубякин шнурует ботинки и застегивает под горло
модный плащ. Позади меня заскрипели колеса кресла – это Серьга выкатился в
коридор под предлогом дружеского прощания. На самом деле он банально выпасал
свою супермодель-надомницу: нет никаких гарантий, что я не сбегу с первыми
попавшимися яйцами от слепого инвалида… Неповоротливое кресло предательски
подбило меня под колени.
– Значит, послезавтра в восемь на “Киевской”, – еще раз
уточнил Бубякин, наблюдая, как я с помощью нехитрых акробатических трюков
пытаюсь сохранить равновесие.
– Я помню.
– Приятно было познакомиться, – с трудом выдавил из
себя Федор, хотя весь его вид говорил об обратном.
– Взаимно.
Я закрыла за Бубякиным дверь и повернулась к Серьге:
– Ты давно его знаешь?
– Совсем не знаю. Видел несколько раз с Володькой
Тумановым.
– Он художник?
– Да нет… Вообще-то он компьютерщик. Профессиональный
хакер. В прошлом году, между прочим, взломал охранную систему какого-то
крупного банка. Чуть в тюрягу не угодил. Этот черт его отмазал…
– Какой черт?
– Да режиссер. На которого он сейчас работает.
– Как же это ему удалось?
– Я же говорю, профессиональный хакер, компьютерный
бог…
– Я не про Бубякина. Я про режиссера. Как мог какой-то
там режиссер, даже широко известный в узких кругах, отмазать человека от
тюряги?
– Э-э… – Серьга открыл было рот, чтобы объяснить, но
тут же озадачился:
– Не знаю… Федька говорит, что это не человек, а просто
феномен какой-то. Что ему любую душу вскрыть – что Федьке файлы бухгалтерского
баланса совхоза “Светлый путь”. Не фиг делать.
