В дверь настойчиво постучали, и дверная ручка задергалась,
как сумасшедшая:
– Это я, Ирэн! Откройте.
Кравчук приложил палец к губам. Мы замерли.
– Мне только кассету взять, – не унималась Ирэн, –
откройте.
– Она так просто не уйдет, – прошептал мне на ухо
Братны.
А потом сел на диван и стал подскакивать на нем; диван
натужно заскрипел и защелкал пружинами. Для полноты картины Братны сложил руки
лодочкой и недвусмысленно застонал.
Если Ирэн стоит, прижавшись ухом к двери, – картина должна
быть предельно ясной. Несмотря на трагизм ситуации, я улыбнулась.
– Будьте вы прокляты, скоты похотливые, – в сердцах
сказала она за дверью, и спустя несколько секунд мы услышали ее удаляющиеся
шаги.
– Здесь нет никакой кассеты, – медленно сказал Кравчук,
– она точно была?
– Если нет, то и не было… – Братны был раздражен
инцидентом. – Во-первых, трудно предположить, что, увидев труп, кто-то возьмет
какую-то дерьмовую видеокассету и удалится. Это полный идиотизм, согласись. И
во-вторых – Ирэн всегда все теряет и никогда ничего не находит в тех местах,
куда якобы клала.
Это было правдой: начиная с ключей, Ирэн вела с вещами
необъявленную войну.
– Ладно. Это сумка Александровой? – спросил Кравчук у
Братны.
– Да, ее. Чья же еще?
На одном из стульев стояла сумочка Александровой, такая же
старая, как и сама актриса: потрескавшаяся кожа, маленький блестящий замок в
виде головки тюльпана. Кравчук взял сумочку и отправился с ней к дивану. Присев
на краешек, он аккуратно высыпал содержимое: несколько упаковок с таблетками,
темная бутылочка с корвалолом, стопка документов, перетянутая обыкновенной
черной резинкой, записная книжка, связка ключей, запаршивевшего вида тюбик с
губной помадой, наручные часы, кипа рецептов, кипа истончившихся от времени
бумажек, носовой платок, ярко-красные облупленные бусы – все указывало на
благородную бедность.
– Не густо, – промычал Кравчук и углубился в изучение
документов. – Та-ак, паспорт, Александрова Татьяна Петровна, русская, 1925 года
рождения, место рождения – Голая Пристань Херсонской области… Надо же,
профсоюзный билет, таких уже лет тридцать в природе не существует… Пропуск на
студию… Вот это уже интереснее – записки от поклонников. “Татьянушка, солнце
мое…” – дальше читать не буду, очень интимно звучит… Последняя датируется
пятьдесят восьмым годом. А старушка была сентиментальна, ничего не скажешь.
Интересно, кому понадобилось лишать жизни такой божий одуванчик?
Анджей подошел к дивану и плюхнулся рядом с Кравчуком.
Закинув руки за голову, он искоса посмотрел на своего директора:
– Может быть, это кто-нибудь из старых поклонников
постарался? Из бывших отвергнутых кавалеров? Кто-нибудь из авторов записок, а?
– Сомневаюсь. Сейчас это древние старички, если,
конечно, они еще живы… У них не хватит сил, чтобы так точно нанести удар. Но
версия с поклонниками не такая уж провальная. Того, кто убил ее, старуха,
несомненно, знала – она даже не подумала защититься или не сумела сделать этого
вовремя.
– А если она спала? – Я снова, проклиная все на свете,
вылезла со своими предположениями. – Или просто дремала на диване? Ее закололи,
а труп перенесли и усадили в кресло.
– Сомневаюсь, чтобы она спала. – Кравчук порылся в
ворохе вещей, вытащил несколько упаковок с таблетками и пару рецептов. – Видите
эти таблетки? Этаминал-натрий. Сильнодействующее снотворное. А еще она
принимала реладорм. Тоже снотворное. Судя по всему, ваша Татьяна Петровна
страдала обыкновенной старческой бессонницей… Так что насчет “прикорнула на
диванчике” – это вряд ли…
– Наша Татьяна Петровна… Не “ваша”, а наша, – запоздало
сказал Анджей.
– Что значит – наша?
– Этот труп – наша общая головная боль, Андрюша. Что ты
собираешься делать?
– А что ты собираешься делать?
– Брать новую актрису.
Я посмотрела на Братны как на сумасшедшего. Видимо, те же
самые чувства испытывал и Кравчук.
– Ты двинулся, Братны! Какая новая актриса? Ты же почти
все отснял! Осталось каких-нибудь несколько планов… Неужели все начнешь
сначала? Я тебе денег не дам…
– Ну, ты пока еще не мой продюсер. Я буду делать то,
что считаю нужным, – окрысился Братны.
– Сними кого-нибудь со спины, и дело с концом.
– Ты можешь заниматься чем угодно, вот только в кино не
лезь, пожалуйста. Смерть старухи – это главное, ради чего все делается… Мне
необходимо это зафиксировать на пленку.
– Ну и фиксируй, ради Бога. Вот она, перед тобой,
смерть старухи, – мрачно пошутил Кравчук, – бери камеру и фиксируй.
– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
– Не хочу с тобой даже разговаривать об этом. – Кравчук
встал, порылся в карманах пальто, висевшего на вешалке рядом с вытертой шубкой
и платком старухи, и вытащил портативную рацию размером чуть больше
обыкновенного сотового телефона:
– Сеня, подгребай к объекту. Но пока не входи. Будь
рядом.
Сеня был личным телохранителем Кравчука. Сунув рацию в
карман, Кравчук направился к креслу с телом Александровой.
– Кто же тебя кокнул, бабулька? И за что? Но уж, во
всяком случае, не какой-нибудь студийный ворюга… Смотри, даже перстенечек не
забрал…
Он бесстрашно поднял руку Александровой: на безымянном
пальце левой руки болталось кольцо.
– Перстенек, говоришь? – сразу же оживился Братны. –
Что-то не припомню у бабушки никакого перстенька…
В этом Анджею можно было доверять абсолютно: камни были его
слабым местом – единственным слабым местом. Именно кольца и мелкие наивные
драгоценности первыми отбирались у просителей: в их отъеме гипнотическому
Братны не было равных. Подвыпивший дядя Федор как-то выдал тираду по поводу
этой страсти Братны: “Если приглядеться, то наш карманный гений – не больше чем
помесь сороки-вульгарис и старого барыги-армянина с горы Мтацминда…"
Я тоже помнила, что старуха никогда не носила никаких колец.
Она даже отказалась надевать что-либо на съемку, хотя Братны настаивал на этом:
“Татьяна Петровна, роль требует, чтобы вы натянули на пальчик крохотный
бриллиант, он будет смотреться совсем неплохо…” Истрепавшиеся бусы и серьги в
ушах – другое дело. Но интерес Братны моментально потух, стоило ему только
приблизиться к кольцу.
– Вот черт, такое дерьмо я бы даже в сортир не надел!
Хреновая чешская бижутерия… А на съемках от александрита отказывалась, изводила
меня капризами, старая дура… За одно это стоило…
– Заткнись, Братны, – посоветовал Кравчук, выразительно
косясь на меня, – любое слово может быть истолковано не в твою пользу…
Это было запоздалое откровение, сейчас все было не в пользу
Братны. Впервые с начала нашего знакомства он стал мне откровенно неприятен – я
была почти уверена: будь кольцо ценным, он, не задумываясь, сорвал бы его с
руки старой женщины, чертов мародер.