Через полтора часа появился Кравчук – только для того, чтобы
принести неутешительные сведения: ни в одну из больниц, ни в один из моргов
Александрова не поступала. Он попросил группу не покидать пределы “Мосфильма” и
не напиваться вдрызг. При этом художник-постановщик Вован Трапезников
иронически хмыкнул, а нос оператора-постановщика Сереги Волошко застенчиво
покраснел.
Смена прошла впустую, и ошалевшие от безделья люди устроили
в ее финале грандиозную попойку. Я отказалась принимать в ней участие и в
сопровождении Митяя отправилась на поиски Братны. Он сидел в комнате группы и
обрабатывал очередного бундеса (по непонятным причинам Братны особенно
неотразимо действовал на добропорядочных, далеких от распутства руководителей
крупных немецких фирм, которые давали ему деньги на кино). Судя по всему, дело
шло гладко: на лице Братны сияла улыбка.
– Подожди, Ева, я сейчас закончу. Расправившись с
немцем, Братны зазвал меня в комнату. Судя по всему, он был в отличном
расположении духа.
– У тебя, я смотрю, хорошее настроение, – мрачно
сказала я.
– А что?
– Сияешь, как бычьи яйца.
– Выдоил из немчуры маленький кредитик под киношку… –
сказал Братны и погасил улыбку. – А вообще ты права, ничего утешительного нет.
Вот, актриса пропала, мать ее. Придется брать другую. Месяц работы псу под
хвост.
Я смотрела на Анджея так, как будто видела его впервые. Мы
были в комнате одни (Митяй остался за дверью) – зачем же ломать комедию?
– Ты с ума сошел, Анджей… Что ты говоришь? Мы ведь были
вместе вчера ночью…
– Это еще не повод, чтобы жениться на тебе, – брякнул
Братны, – извини, конечно.
– Что с Александровой?
– Ты разве не знаешь? Пропала старушка.
– Что вы сделали с трупом?
Брови Анджея удивленно приподнялись:
– С каким трупом?
– Ты прекрасно знаешь, с каким. Александрову убили.
– А ее убили? Откуда такие сведения? Я даже задохнулась
от его цинизма:
– Ты принимаешь меня за дуру?
– Не хочу даже говорить об этом. У меня сорван
съемочный период, это единственное, что я знаю.
– Я в этой ситуации страдаю больше всех…
– Если ты считаешь, что я буду покрывать…
– Конечно. Мы все заодно, цеховая солидарность, рука
руку моет, ты мне – я тебе. И не вздумай меня шантажировать. Я все равно
откуплюсь. И от своей ассистентки по актерам, и от всех остальных. А тебе может
не поздоровиться. – Даже угроза в его устах звучала элегантно, она бродила
вокруг меня на мягких лапах и тыкалась мокрым носом в мои дрожащие от страха и
негодования колени.
– Неужели ты думаешь, что тебе все сойдет с рук? –
бессильным голосом сказала я.
– А ты сомневаешься? Я ведь почти национальное
достояние, каннский триумфатор, русский стандарт, сумасшедший гений…
– Это правда. Ты сумасшедший.
– Мое слово против твоего. Сегодня в пять часов утра я
лично – слышишь, лично! – посадил старуху в машину, и ее отвезли домой. Ее
видели несколько человек: какая-то безумная ранняя пташка с собакой и дворничиха.
А дворничихам всегда нужно доверять. – Братны хихикнул. – А в одиннадцать утра,
когда она выходила из дому по своим старушечьим делам, ее видело втрое больше
народу. Вот так. Вопросы есть?
– Что вы сделали с трупом?
– А никакого трупа не было. Я закрываю тему. Давай не
мучить друг друга давно разрешенными проблемами. У нас много работы – нужно еще
найти новую актрису. Я так подозреваю, что старая у нас больше не появится.
– Я думаю, ты будешь гореть в аду, Анджей Братны.
– Я думаю, ты составишь мне компанию. Я думаю, мы
неплохо проведем там время. – Он откровенно издевался надо мной. – А теперь
извини, мне нужно утрясти кое-какие вопросы. Сделать пару конфиденциальных
звонков.
Я с трудом поднялась со стула, в глазах покачивалась серая
пелена: я ожидала от Братны всего, чего угодно, только не такого откровенного
цинизма. Когда я уже взялась за ручку двери, голос Братны остановил меня:
– Ева!
Сейчас он одумается, я обернусь и увижу в его наглых
гипнотических глазах обыкновенный мальчишеский страх и обыкновенное
мальчишеское раскаяние.
– Ева, тебя искал Кравчук. Переговори с ним,
пожалуйста.
Я пулей выскочила в коридор, чувствуя, что в комнате мне не
хватает воздуха. И сразу же попала в объятия Андрея Юрьевича.
– А я вас ищу, Ева, – радушно сказал Кравчук: вчерашнее
ночное “ты” уступило место вежливому “вы”, иначе и быть не может, это
соответствует моим седым волосам и выслуге лет. – Нужно обсудить кое-какие
вопросы. Приглашаю вас на обед. Согласны?..
* * *
…Мы сидели в самой респектабельной кравчуковской вотчине –
“Попугае Флобере” уже два часа. Видимо, специально для меня Кравчук разработал
целую программу. Первым номером в ней шел расслабляющий обед, который состоял
из блюд национальной грузинской кухни. Тихие вышколенные официанты, все, как на
подбор, обладатели физиономий Джеймса Бонда при исполнении, не успевали менять
тарелки. Слушая Кравчука, я отстраненно думала о том, что такое меню привело бы
в восхищение моего погибшего Ивана, на четверть грузина (странное, почти
мистическое, стечение обстоятельств – Братны был на четверть поляком). Ивана,
единственного человека, которого я любила по-настоящему: чахохбили, сациви,
шашлык, грузинский шпинат… Если бы он остался жив тогда, уйму лет назад, я не
была бы сейчас такой запутавшейся и одинокой. Усилием воли я заставила себя не
думать об Иване и стала наблюдать за манипуляциями Кравчука: из плотных
салфеток он быстро складывал фигурки зверушек: руки Кравчука завораживали так
же, как глаза Братны. Перед директором группы выстроилась уже целая шеренга
бумажных тигров, жирафов, морских котиков: все салфеточные звери были
очаровательными альбиносами.
– Еще вина, Ева? Это, между прочим, настоящее
“Цинандали”, такого нет нигде в Москве. Я привожу его из Грузии. А вы знаете,
что все грузинские вина пронумерованы?
– Понятия не имею.
– “Цинандали”, например, – это номер 22. Забавно.
– Действительно, забавно.
– У вас нет никаких ассоциаций с номером 22? – Это был
провокационный вопрос. На дверях гримерки, в которой убили Александрову, были
именно эти цифры – 22.
– Никаких, – спокойно ответила я.
– Это хорошо. Я надеюсь, что эта комбинация цифр
никогда больше не всплывет в вашей памяти.
– Ну, если вы настаиваете…. Из уважения к вам… Я
сегодня же вычеркну из календаря все двадцать вторые числа каждого месяца. Хотя
совершенно не понимаю, что вы имеете в виду.
