– Господи, что за пургу ты несешь?
– За что купил – за то продаю, – обиделся Серьга и тут
же уколол меня:
– Ты вот ведь тоже послезавтра на “Мосфильм” лыжи
востришь… Голову помыть не забудь, снобка хренова… Что, интересно на обладателя
Пальмы посмотреть?
– Нет, – совершенно искренне сказала я и тут же поняла,
что соврала, – просто хочу подстраховаться. Защитить наши с тобой интересы.
– Наши с тобой интересы… Знаю я твои интересы… Бросить
обезноженного кота Базилио при первом же удобном случае! Что, не правда? –
заныл Серьга, страстно надеясь в душе, что я успокою его.
Вздохнув, я взъерошила его мягкие волосы:
– Конечно, не правда. Никуда я не уйду.
– А Федька ведь красивый, собака. Он у Туманова из-под
носа лучших потаскух-бессребрениц уводил.
– Может быть, он и был когда-то ничего себе, но сейчас
точно в тираж вышел.
– В смысле?
– Пообносился твой хакер, – возвела я напраслину на
порочного красавчика Бубякина только для того, чтобы поддержать Серьгу, – у
него теперь плешь на всю голову и двух передних зубов нет. Жаль, ты не видишь.
Серьга сразу же успокоился. Он привык верить мне на слово,
бедняжка.
– Ты смотри, что делает с людьми наше постылое
кризисное время за такой короткий срок. Пойдем водку допьем.
Мы вернулись на кухню.
– Только знаешь, Ева, тебе ничего не светит, – злорадно
сказал Серьга, когда мы накатили по первой рюмке, – ничего не светит с этим
режиссером.
– О чем ты?
– Федька говорил, этот поляк – странный человек. Он
терпеть не может красивых женщин, он их на дух не переносит, даже в качестве
придатка к хлопушке или осветительным приборам.
Несчастный Серьга все еще пытался охранять вольер с моей
красотой, от которой не осталось и следа. Я захохотала. Я смеялась так, как не
смеялась еще ни разу за последние три месяца. Торжествующий, освобожденный смех
был для меня такой новой, такой сильной эмоцией, что, не справившись с ним, я
даже закашлялась.
– Ты чего? – настороженно спросил Серьга, постучав по
моей изнемогающей от хохота спине.
– Ничего Водкой подавилась.
– Впервые слышу, что можно подавиться водкой.
– А я впервые слышу, что можно ненавидеть красивых
женщин только потому, что они красивы. Даже закоренелые педрилы себе этого не
позволяют. Даже Ницше с самого крутого похмелья не мог себе этого позволить.
– А, может, он не Ницше. Может, он какой-нибудь
непьющий Кафка, – резонно заметил Серьга.
Кафка, конечно же, Кафка. Я смотрела на Серьгу, маленького и
беспомощного в своем инвалидном кресле, и только теперь начинала смутно
понимать всю абсурдность нашего разговора вот уже добрых пятнадцать минут мы
всерьез обсуждаем парня, которого никогда не видели. Но в этом был и
положительный момент, во всяком случае, для Серьги от “покойной Роми Шнайдер” с
ее всегдашним отвратительным настроением не осталось и следа Бразды правления
были переданы кроткой и тихой хранительнице очага Анук Эме. Именно Анук Эме,
веселая вдова из “Мужчины и женщины”, переквалифицировавшаяся в
профессиональную чтицу, забьет остаток вечера трехсотстраничной криминулькой
Серьга, тебе крупно повезло.
– Почитать тебе что-нибудь? – спросила я Серьгу.
– Только с выражением, – закапризничал он, уже уловив
перемены в моем настроении.
– Всенепременно, мальчик мой. Со всеми знаками
препинания и придыханием в эротических сценах.
– Без эротических сцен, пожалуйста. Не стоит обрекать
инвалида на бесплодный хреновый онанизм.
– Серьга, ты даже об этом наслышан? Совсем взрослым
стал.
– Я обхватила Серьгу за шею и ткнулась губами ему в
ухо.
– Не обижайся на меня.
– Я не обижаюсь. Правда.
Я знала, что он говорит правду. И это была самая странная
правда, которую только можно было себе представить. Вопреки всем законам бытия
увечье и слепота сделали Серьгу мудрым и терпимым ко всему. Они даже шли ему,
делали его неожиданно по-мужски привлекательным вот еще один сильный человек
несет свой крест. Да к тому же еще оглашает окрестности персональной Голгофы
шутками по поводу несовершенства конструкции инвалидного кресла. Несчастье
придало ему ту сексуальность, которой он был напрочь лишен и о которой всегда
втайне мечтал. Я ни разу не высказала этих своих крамольных мыслей вслух, но
была почти уверена, что рано или поздно в нашей запущенной квартире возникнет
женщина. Возможно даже – дочь патронажной сестры, которая снабжает Серьгу
снотворным. Черт, нужно сказать Серьге, что фенобарбитал у меня закончился. Я
остаюсь с ночными кошмарами один на один. Но даже предчувствие близкой ночи не
сумело перебить другого предчувствия. Что-то в моей стоячей, как вода в болоте,
жизни должно измениться. Неужели это “что-то” связано с послезавтрашней
вылазкой на “Мосфильм”? Похоже, похоже. Похоже, что дело обстоит именно так
интуиция еще никогда не подводила меня. Или я просто устала думать о смерти –
других людей и своей собственной? А если это правда, то почему бы не оттянуться
напоследок?
…Когда я прочла один и тот же абзац из Микки Спиллейна
дважды. Серьга недовольно поинтересовался:
– О чем ты только думаешь?
– Ни о чем. Мне некогда думать. Я внимательно слежу за
развитием сюжета.
– Он тебя заинтересовал, я вижу. – Серьга хмыкнул и
потер слепые глаза.
– Не то слово как заинтересовал. С нетерпением жду
развязки.
– Я не о книге. Я об этом режиссере, о котором Федька
рассказывал.
– Да, – нехотя призналась я, – в проницательности тебе
не откажешь.
– И что ты думаешь?
– Ненавижу таких типов. С гипертрофированным чувством
собственной значимости и мозгами, имплантированными от бабочки-капустницы. Их
нужно ставить на место, иначе они развалят всю иммунную систему человечества.
– Ладно, ладно, успокойся, – осадил меня Серьга. – Если
хочешь, закончим на сегодня.
– Нет уж, добьем хотя бы главу, – мужественно сказала я
и начала многострадальный абзац в третий раз: “Белая шволочь! Ты продолжаешь
шмеяться над полицией! Где ты взял эти щто долларов?!"
* * *
…Я не опоздала ни на минуту, но Бубякин встретил меня на
выходе из метро недовольной гримасой. Ему даже не пришло в голову взять у меня
тяжелый планшет с картинами:
"Сама вызвалась, дура чертова, сама и дотащишь”. Мы
загрузились в троллейбус, автономно друг от друга пробили талоны и в полном
молчании добрались до “Мосфильма”. Молчание не тяготило меня, наоборот, я даже
почувствовала нежность к хакеру-неудачнику: когда-то студия была частью моей
жизни, и теперь мне нужно подготовиться к встрече, только и всего.
