– Покажу в другом месте, когда буду побои снимать. Тебе
это с рук не сойдет, и не надейся, – проворчал Федор вполне миролюбиво.
– Да нет, все в порядке. Фингала ты счастливо избежал.
– Я критически осмотрела физиономию Бубякина и осталась довольна.
– Это дела не меняет… Я потребую компенсации, учти.
– Чашка бульона в привокзальном буфете тебя устроит? С
расстегайчиком?
– Пошла ты…
– Плащ я тоже могу состирнуть. Из особого к тебе
расположения.
– Слушай, ты всегда так зазевавшихся мужиков кадришь?
– Почти, – мне стало весело, – вот только денежку тебе
придется вернуть, раз все обошлось. Она мне еще понадобится.
– Для аналогичных случаев?
– Именно.
Я вдруг коснулась руки Бубякина, не отдавая себе отчета,
зачем я это делаю. И только когда почувствовала под пальцами живую,
восхитительно упругую кожу, поняла, что сейчас мне был нужен, был необходим
именно этот жест: возвращение к жизни – вот что это означало. Серьга был не в
счет, его прошлое было и моим прошлым, его жизнь была и моей жизнью. А там,
кроме руин и мертвых тел под ними, не было ничего. Нелепый же ассистент
художника Бубякин вдруг оказался первым человеком из внешнего мира, потерянного
для меня навсегда; квелый суслик, сам того не подозревая, сделал невозможное –
он пробил брешь в моем оцепенении, в моей готовности не жить. И с каждой
секундой эта брешь стремительно расширялась, мир наполнялся невнятными звуками
и сомнительно-яркими красками, я как будто очнулась от спячки…
Нет, я не готова умереть, я не готова умереть, я не готова.
Не готова. Простите меня все, но я не готова. От паленой осетинской водки
придется отказаться, мне не нужны случайности. Я потянулась до хруста в костях
и с наслаждением услышала этот хруст: я была жива!..
– Замечательный октябрь в этом году, ты не находишь,
дядя Федор?
– Что-то, я смотрю, у тебя настроение резко поднялось,
– с сомнением взглянул на меня Бубякин. – Даже в бесстыжих глазах оживление
наблюдается. Давно со спарринг-партнерами не тренировалась? Или все прочие
разбежались, один я, дурак, под горячую руку попал?
– Считай, что так.
– И не называй меня, пожалуйста, дядя Федор.
– Почему?
– Потому что все недоноски так меня называют. Старые
девы, любители стереотипов и моя двоюродная бабушка по матери. Идем, шеф там,
наверное, копытами землю роет…
* * *
…Страхи Бубякина оказались сильно преувеличенными. Я поняла
это, как только мы оказались на четвертом этаже, в маленькой комнате съемочной
группы кинофильма с претенциозно-расплывчатым и труднопроизносимым названием
“Забыть Монтсеррат”. Я даже сморщилась от такого явного проявления дурного
вкуса: каннский триумфатор мог бы выбрать что-нибудь поизящнее.
– Подожди здесь, – шепнул Федор с таким значением, как
будто оставлял меня в предбаннике чистилища, под табличкой “Бог-отец. Часы
приема по личным вопросам:
16 – 18”.
Я осталась в коридоре, ничуть не изменившемся за последние
несколько лет. Прикрыв глаза, я мысленно восстановила план этажа: чуть дальше –
у лестницы – курилка с крышками от пленочных коробок, приспособленными под
пепельницы: почти всю стажировку, с небольшими перерывами на винегрет в буфете,
мы просидели там – я и моя однокурсница казашка Камиля, безвестно сгинувшая
впоследствии в предгорьях Алатау. Если спуститься вниз, то после долгих
блужданий можно оказаться в основном корпусе, напичканном павильонами и каморками
вспомогательных служб. Если подняться наверх, то есть вполне реальный шанс
наткнуться на кого-нибудь из мастеров курса, играющих тренеров в команде
большого кинематографа. Они не узнают меня. Они не узнали бы меня, даже если бы
я не изменила лицо: я была самым незаметным растеньицем на курсе, сырьевым
придатком блистательного сценариста Ивана. Несчастная Мышь, нелюбимая падчерица
“Мосфильма”, если бы только знала, что произойдет с тобой впоследствии…
– Не померла еще? – Распахнувшаяся дверь едва не
ударила меня, из-за нее показалась голова Бубякина:
– Заходи.
Секунду помявшись и с трудом уняв невесть откуда взявшуюся
дрожь в позвоночнике (именно так отреагировала бы робкая Мышь на выход в
кинематографический свет, старые стены “Мосфильма” на несколько секунд вызвали
к жизни ее фантом), я последовала за Бубякиным.
Это была ничем не примечательная штаб-квартира съемочной
группы – таких я за свою стажировку перевидала немало. И в то же время я сразу
же ощутила во всей обстановке нечто особенное, неуловимо разлитое в самом
воздухе, – как будто бы я вступила на заповедную территорию, никак не
относящуюся не только ко мне, но и ко всему остальному миру. Я не могла понять,
откуда шло это ощущение – не от плакатов же на стенах, в самом деле, не от
стада кинематографических призов, мирно пасущихся за стеклом офисной полки!
Здесь было что-то другое, и это “другое” моментально уловило мое отдохнувшее от
трехмесячного безделья, а потому обостренное обоняние. Реальность внешнего мира
вдруг чудесно преобразилась в этой ничем не примечательной комнате, здесь
подванивало цирковым духом большой игры, большой авантюры, вселенского блефа.
Запахи.
Все дело в запахах: дорогие духи, дорогая кожа, тяжелый ворс
дорогих ковров, слабый привкус сильных наркотиков, едва заметное сизое облачко
дыма от студенческого косяка с марихуаной… Черт возьми, куда я попала?!
В комнате не было никого, кроме девушки, сидящей в кожаном
кресле. Молодое, вызывающе некрасивое лицо прожженной гашишницы и любительницы
группового секса. Босые ноги девушки были небрежно заброшены на стол, и
несколько секунд я имела возможность любоваться розовыми пятками. Такая
раскрепощенность духа слегка удивила меня, но Бубякин находил ситуацию вполне
пристойной.
– Сам-то где? – спросил Бубякин у девушки.
– Во втором павильоне. Старух окучивает, – лениво
сказала та и со значением посмотрела на меня.
– Она бесповоротно причислила мою седую голову к сонму
вышеупомянутых окучиваемых старух.
– Меня не искал?
– Рвал и метал, – с видимым удовольствием произнесла
девушка, – обещал с поста уволить с волчьим билетом в зубах.
– Вот блин, – занервничал Бубякин, – за мои же
заклинанья я ж еще и педераст! Сутками по городу ношусь, фактуру по крохам
собираю – и никакой благодарности.
– Я-то здесь при чем? – удивилась девушка.
– Ладно, Светик, мы тогда двинем во второй. Если
позвонит, скажи, что я появился.
– Разбежалась, – парировала Светик, – сам с ним
разбирайся!
– С ним разберешься! – вздохнул Бубякин и вышел из
комнаты, увлекая меня за собой.
Я отправилась следом с большой неохотой. Странное дело, мне
вдруг захотелось остаться в этой удивительной берлоге, неуловимо смахивающей на
опиумный притон и номер фешенебельной гостиницы одновременно. Бубякин же,
верный апостол гиньоля под дурацким названием “Забыть Монтсеррат”, уже мчался по
длинному коридору. Остановившись на безопасном расстоянии, он повернулся ко мне
и отчаянно закричал:
