– А сейчас она где?
– Да не знаю…
Но и этого было достаточно: как я могла не понять, что этот
очень дорогой запах может принадлежать только очень дорогой женщине? Очень
дорогой и очень изысканной. Очень дорогие платья, очень дорогие сигареты;
бутылка очень дорогого коллекционного шампанского, стоявшего рядом со старухой,
встраивается в эту самодостаточную систему идеально.
И запах.
Я не могла различить его, находясь на некотором расстоянии
от Леночки – в курилке или в павильоне за кофе, – пагубная страсть к двум
пачкам “Житан Блондз” В день отбила мне все начатки обоняния. Но вот близко,
рядом, с кожей, с волосами, – я все же кое-что ощущала.
Ощущала опосредованно, улавливая лишь дальние отблески, лишь
хвост кометы, – через дядю Федора, через мертвую Александрову…
Почему же Митяй все-таки не дождался меня у павильона?
Слишком ревнив и слишком горд, чтобы быть свидетелем чужих объяснений. Нужно
просто успокоить его: тебе ничего не угрожает, твое тело не сравнится ни с чьим
другим. Ни с чьим другим – это была правда только сегодняшнего дня.
Мне стало немножко грустно. Духи Леночки Ганькевич тоже были
грустными – как мимолетная встреча без всякой надежды на длительную связь, без
всякой надежды на ужин в семейном кругу и маленького пса, которого нужно
выгуливать сырыми вечерами… Она знала толк в себе, она знала, чем все
закончится, – эта преуспевающая модельерша, безумно влюбившаяся в сумасшедшего
гения Братны: без всякой надежды.
Идя длинными переходами “Мосфильма”, я старалась не думать о
Леночке, я старалась не строить никаких предположений. Слишком нелепой, слишком
тяжелой выглядела общая картина. Один раз я уже безнадежно ошиблась, заподозрив
в убийстве Александровой Фаину Францевну Бергман. Чем правдоподобнее выглядит
версия, тем она бесперспективнее, теперь я убедилась в этом на практике.
Леночка, конечно, сошла с ума от любви, она даже позволила себе сказать самому
Братны: “Я тебе еще устрою кино!” – но не понимать же это так буквально. И чем
объяснить то, что одна женщина, смертельно оскорбившая другую, спустя пятнадцать
минут распивает с ней шампанское?..
Теперь тебя ничего не должно волновать.
Лапицкий, конечно, врет, что его разжаловали… Но что он
делает здесь на самом деле?
И эти духи. Их аромат, подсмотренный в волосах дяди Федора,
преследовал меня. Он становился все сильнее, он оглушал меня, он проявлялся,
как древние тексты проявляются сквозь вновь написанные. Одни и те же духи в
сочетании с разной кожей дают разный эффект. Господи, как легко было это
предположить… Леночка пометила ими Татьяну Петровну Александрову, зарезанную в
пустой гримерке.
И, коснувшись увядшей кожи, они стали проводником смерти.
Они и были смертью.
Леночка, такая тонкая, такая изысканная, несовместимая с
кровью… Но ведь и крови никакой не было.
Это было тонкое убийство.
Уже выходя со студии, я нашла недостающее слово.
Это не было убийством. Это был ритуал.
* * *
…Митяй ждал меня около машины, бледный и собранный. Он
действительно переживает, бедняжка.
– Все в порядке, – сказала я и поцеловала его в щеку.
Он остался безучастным, он даже не потянулся к моим губам, как сделал бы это
еще час назад.
Похоже на самую настоящую ревность, я улыбнулась и сказала
про себя: “Пока твое тело со мной, тебе ничего не угрожает, милый, ни о ком
другом не может быть и речи”.
Тем более о капитане Лапицком. Он заслуживает только
страстной ненависти, так же как и ты заслуживаешь только страстной любви.
– Садись, – сказал Митяй и почему-то распахнул заднюю
дверцу. А я так привыкла ездить рядом с ним…
Я поняла – почему – сразу же, как только села в дальний угол
салона. Кроме меня и Митяя, в “девятке” был еще и телохранитель Кравчука Сеня.
А рядом со мной тотчас же устроился еще один из ребят Кравчука, выполнявший в
группе расплывчатые функции водителя, – Бадри, обладатель вальяжного
грузинского имени и совершенно обычной, интернационально-европейской морды.
Я не испугалась такому расширенному составу делегации, лишь
слегка удивилась.
– Куда едем? – стараясь быть беспечной, спросила я и,
не вытаскивая из сумочки всю пачку, нащупала в ней сигарету и достала ее.
Бадри, сидевший рядом со мной, галантно поднес зажигалку, демонстрируя
отработанные до автоматизма навыки официанта. Должно быть, перед тем как
впихнуться в съемочную группу, он проходил стажировку в “Попугае Флобере”.
– На похороны, – вместо Митяя, к которому я обращалась,
сказал Сеня В его устах это прозвучало зловеще.
– На похороны? – переспросила я.
– Сегодня хоронят Александрову, – не дав мне
по-настоящему испугаться, продолжил телохранитель Кравчука, – все должно быть
по-человечески. Раз уж так случилось. У Юрьевича знакомый директор кладбища. Он
и за могилой будет присматривать. Известная же была актриса… Шеф тоже подъедет.
Еще один посвященный, но, судя по всему, здесь все посвящены
в происшедшее с актрисой, включая Митяя. Как же мало я тебя знаю, мальчик, мой
собственный мальчик. А ведь я была почти согласна остаться с тобой, я была
почти согласна сказать тебе “да”. “Да, да, да, – говорило мне мое собственное
тело, замиравшее в предчувствии его тела, оно и сейчас говорило то же самое,
несмотря на присутствие двух угрюмых свидетелей. – Да, почему нет? Ведь ты же
хочешь его?” Иначе хотя бы сейчас ты не думала бы о его руках, напряженных и
легких, как ветви деревьев, о его икрах, сильных, как греческие колонны, о его
груди, утыканной двумя очаровательными факелами сосков, о том, о чем я даже
мысленно боюсь произнести вслух без того, чтобы у меня не подкашивались ноги и
не становилось пусто в животе. Все ясно, сказал бы сукин сын Лапицкий, фаллос,
пенис, член, дальше по списку, ты просто ополоумела от долгого воздержания; или
ты просто ополоумела от этого кобелька, так идеально тебе подходящего… Или ты
просто открыла для себя оголтелый, ничем не прикрытый секс, ничего не
поделаешь, издержки позднего развития…
Так и есть, пока существует это безудержное влечение, ему невозможно
противостоять, даже если на самом его дне нет никакого осадка романтической
любви.
Странно, что Сеня поехал с нами, а не с Кравчуком, мельком
подумала я и тотчас же забыла об этом, представив, куда мы едем. И тут же
устыдилась своих крамольных фантазий, связанных с Митяем, его затылок и сейчас
покачивался у меня перед глазами. Во всяком случае, ее хотя бы похоронят
по-человечески, такого милосердия и сострадания я даже не ожидала от Кравчука.
Возможно, он пошел на определенный риск, решив официально похоронить старуху на
одном из кладбищ. Или его приятель директор сделает это неофициально и кладбище
обогатится еще одной заросшей могилой с деревянной табличкой “Неизвестная”?..
