– Да. Я не мог предположить, что это зайдет так далеко.
Значит, все-таки Митяй. Держи себя в руках, поединок еще не закончен.
– Я тоже.
– Вы действовали с ним как профессиональная
проститутка? – бесстыдно спросил Кравчук.
– Я думаю, что из-за проститутки, какой бы
профессиональной она ни была, никто не станет класть голову на плаху, – так же
бесстыдно ответила я.
– Вы очень необычная женщина. Жаль, что вы не в моем
вкусе.
– Он тоже так говорил. Сначала.
Каждым своим словом, произнесенным с тем максимумом цинизма,
на который я была способна, я предавала Митяя, так нелепо из-за меня погибшего.
Я предавала его, хотя еще никогда не была ему такой верной…
– Где вы ночевали сегодня? – Вопрос прозвучал вполне
невинно.
– У меня с этим были большие проблемы, – так же невинно
ответила я. – Пришлось вернуться на студию и заночевать здесь…
Проверить это он не мог, даже если бы захотел, а я
постаралась быть максимально убедительной:
– Видите ли, у меня большие проблемы с тех пор, как мой
друг, у которого я.., жила последнее время, обзавелся подружкой.
– Да, я знаю. Мы навестили его вчера вечером, но он так
и не смог сказать ничего вразумительного. Оперативно работаете, молодцы!..
– Сейчас я мало с ним общаюсь.
– И все равно я не могу понять. Почему он сделал это, –
задумчиво сказал Кравчук. – Почему он рискнул собой ради вас?
– Мне жаль.
– Я бы хотел присмотреться к вам повнимательнее. Когда
кончатся все эти неприятности. – И мы выйдем из этой полосы.
Я выразительно посмотрела на него.
– Вы сказали, что неопасны, – Кравчук ускользнул от
моего взгляда, достал из “бардачка” плотный лист цветной бумаги и начал быстро
складывать его. – Что ж, я вам почти поверил. Я не верю никому, но вам удалось
выглядеть убедительно. Что вы собираетесь делать?
– Что будет с фильмом?
– Пока не знаю. Скажу только одно – закрыть его
невозможно, ведь проект создавался на деньги из независимых источников. Скорее
всего это вопрос времени. Сколько его понадобится Братны и что будет с группой,
неизвестно.
– Крысы бегут с тонущего корабля, – повторила я слова,
сказанные Музой в кафе.
– Самое удивительное, что с корабля бежит гораздо
меньше крыс, чем принято в таких случаях…
– Я бы хотела остаться в группе.
– Вас ведь никто не увольнял, хотя Братны уже имел
прецедент на этих съемках…
Конечно же, художница Леночка Ганькевич, легкие духи,
сопутствующие первой из убитых, коллекционное шампанское, “я еще устрою тебе
кино”…
– Да, я надеюсь сохранить это место. Тем более что
сейчас мне понадобятся деньги, чтобы снять какой-нибудь угол…
– Вы позволите вам помочь? – мягко сказал Кравчук и
протянул мне фигурку из бумаги: это была довольно симпатичная кошка.
"Вы позволите вам помочь?” Конечно же, позволю, куда я
денусь?!.
– Это было бы очень любезно… , Интересно, как это
выглядит со стороны, я даже улыбнулась про себя абсурду ситуации: вчера этот
человек приказал убрать меня, и я осталась жива лишь благодаря жертвенности
Митяя… Интересно, что бы было с нами, если бы Сеня оказался чуть менее
ловким?.. Должно быть, мы попытались бы уехать, затеряться, исчезнуть в близкой
перспективе какого-нибудь иного природного ландшафта, чем не финал
романтической драмы? Должно быть, я осталась бы с ним, во всяком случае, мне бы
очень хотелось остаться…
Но ничего этого уже не будет.
А человек, сидящий рядом со мной, еще вчера приказал убрать
меня. А сегодня мы мило беседуем под аккомпанемент Гайдна. Из симфонического полотна
постепенно исчезает звучание инструментов, музыканты задувают свечи и покидают
сцену, и скоро останется последняя скрипка…
Что ж, это выглядит очень символично, как раз в духе
интеллектуальных убийств, поселившихся на съемочной площадке Братны.
Интересно только, чья скрипка в конце концов останется
последней?..
* * *
…Мой несостоявшийся убийца Кравчук помог мне снять крошечную
квартирку в Ясеневе.
Наш разговор в машине на студийной стоянке был единственным
прорывом в отношениях – с тех пор прошло десять дней, в течение которых мы
виделись лишь мельком, – я снова стала ассистенткой режиссера, одной из многих,
не очень-то заслуживающей внимания. Изредка его взгляд все-таки выдергивал меня
из массовки – иногда он был откровенным, иногда – завуалированным: Кравчук
присматривался ко мне. Не исключено, что с течением времени наши отношения
будут видоизменяться: я любопытна ему, и чем черт не шутит… Возможно, мне даже
удастся быть чем-то полезной Лапицкому. Каким бы безнравственным, ничем не
гнушающимся типом ни был Костя, сейчас я на его стороне… Если мне удастся
приблизиться к Кравчуку…
Впрочем, так далеко я не заглядывала.
Братны, также как и Кравчука, я видела редко. Он впал в
яростную депрессию и, видимо, именно поэтому сделал группе колоссальные выплаты.
Это были фантастические деньги для нищего “Мосфильма”. Каждый, включая
технический персонал, получил, в зависимости от должности, от десяти до
двадцати тысяч.
Все эти деньги планомерно спускались в студийном кафе, где
наша группа почти в полном составе заседала с утра до вечера. Здесь мы
составили конкуренцию целой отаре безработных актеров, сшивающихся в кафе в
поисках ролей для многочисленных милицейских и исторических сериалов. Иногда им
фартило, и прямо от стопки водки они отлучались на съемки. Подвыпивший дядя
Федор шутил по этому поводу: “Запомни, Ева, все актерские ансамбли всех самых
популярных сериалов в полном составе перекочевывают на экран из буфетов”.
Муза сильно преувеличила насчет крыс, да и Кравчук оказался
прав – из группы почти никто не ушел, за исключением слабонервного режиссера по
монтажу Тропинина. Тропинин проработал на студии много лет, помнил, как погиб
актер Урбанский, и был исключительно суеверным человеком.
Возможно, такой сплоченности группы способствовала
неожиданно и щедро выплаченная зарплата, но скорее всего все дело было в
Братны. Никому не хотелось вылезать из той атмосферы веселого безумия, которая
окружала режиссера. Оправившись от первого потрясения, вызванного убийством
Бергман, все как-то незаметно истерично повеселели. Самой популярной игрой в
группе стала игра в поиски убийцы. Но для буфета она оказалась слишком
серьезной, и спустя некоторое время мы перекочевали в маленькую, отлично
оборудованную музыкальную студию композитора Богомила Стоянова, находящуюся тут
же, на “Мосфильме”. Студия состояла из двух комнат и вполне могла разместить
всех желающих.
С самого начала все выглядело вполне безобидно: до тех пор,
пока не были утверждены правила. Из них следовало, что убийство не могло быть
совершено чужаком, пришлым человеком и что убийцу необходимо искать в самой
съемочной группе. Каждый из участников этого следственного эксперимента по
очереди становился обвинителем и обвиняемым, каждый искал мотив, каждый пытался
оправдаться. Пока игра набирала силу, доказательства вины выглядели уж совсем
нелепо и вызывали взрывы хохота: так, Вован Трапезников был обвинен в убийстве
старухи только потому, что продавал ей наркотики, а ушлая старуха решила
шантажировать его. Серега Волошко был уличен в нелюбви к снимаемому объекту:
все знали, что Волошко постоянно склочничал с Братны из-за ракурсов и крупных
планов и деспотичный Братны заставлял Серегу искать все новые комбинации
светофильтров. Заочно обвинялись Ирэн, редко посещавшая сходки в музыкальной
студии Стоянова, и Леночка Ганькевич, не посещавшая их вовсе. Ирэн
инкриминировали утаенные от следствия сведения о зарубежных счетах старухи,
которыми гримерша, став близкой родственницей покойной, могла воспользоваться.
С Леночкой Ганькевич оказалось и того проще: все знали о той любви, которую
Леночка испытывала к Братны. Слепое убийство на почве слепой ревности – чем не
мотив? Руководствуясь тем же мотивом, Бергман могла пришпилить и Музон.
