Тебе не повезло, Леночка. Возможно, если бы ты была чуть
хуже, твоя испепеляющая страсть не осталась бы без ответа. Или без иллюзии
ответа. Ты уже безумна. Я вспомнила обведенные черным фамилии актрис – о смерти
Александровой знали только мы трое, для всех остальных она просто пропала без
вести… И только в Леночкиных заметках правда выплыла наружу. Правда, которую,
кроме свидетелей, знает только убийца…
– Я и сейчас никого не выношу рядом с ним. Я желаю им
только смерти, смерти, смерти… Я сумасшедшая, да? – Она отвела душ от лица и
улыбнулась мне.
Улыбка была такой нормальной, такой холодно-нормальной, что
я невольно отступила к двери.
– Вот и ты меня боишься, – удовлетворенно
констатировала Леночка. – Что ж, нужно же кому-то еще бояться меня. Я устала
бояться сама себя, устала быть одинокой в этом страхе… Теперь я не одинока,
правда?
Да, пожалуй, ты не одинока.
– Хоть в этом я не одинока, – равнодушно продолжила
Леночка. – Ты помнишь тот вечер, когда старухе стало плохо и Анджей выгнал меня
из гримерки? Я впервые в своей жизни назвала пожилую женщину “старой сукой”…
Впервые… Я всегда была очень благовоспитанной девочкой, кроткой, как овечка. Ты
знаешь песенку “Мэри и ее овечка”?.. Я знала, но забыла, я многое забыла… Но
это я хорошо помню – ночь в гримерке… Я назвала ее старой сукой и вдруг
почувствовала такое счастье, как будто, оскорбляя ее, я оскорбляла и его…
Анджея. Ему самому было плевать на мои оскорбления. Но если это касалось его
работы… Его дела… Только это могло его уязвить. Ты понимаешь меня?
Я с трудом пробиралась сквозь путаные Леночкины объяснения,
осторожно нащупывая рукой дверную ручку. Неужели ты боишься, Ева?..
– Только это могло его уязвить. Очень просто иметь
власть над ним, – нужно лишить Анджея его дела… Может быть, он усохнет и умрет,
как цветок без воды… У меня даже в глазах потемнело от этого. Он умрет – и я
сразу успокоюсь, поеду к Лагерфельду, он предлагал мне работу… Это был минутный
порыв. И я еще не была безумной… Я устыдилась, мне стало жаль старуху… Я была
виновата. Я тогда пошла к машине и взяла бутылку шампанского. Очень дорогое
шампанское. Я не знала, как заставить ее не сердиться на меня, и выбрала самый
простой способ. Я вернулась в гримерку и попросила у нее прощения. И поцеловала
ее. Мы даже выпили немного, совсем чуть-чуть, чисто символически. И я снова
попросила у нее прошения. А она сказала мне, что Анджей опасный человек, что
его присутствие убивает. Она чувствовала так же, как и я, ты понимаешь, Ева.
Она и была мной. Только очень старой мной. И когда я поняла это, я так захотела
ее смерти… Так захотела ее смерти, как никогда ничего не хотела. Даже его
любви.
– И что? – Я заставила свой непослушный язык произнести
это. – Что было дальше?
– Ничего, – она засмеялась, – ничего. А ты думаешь, что
было?..
Ее смех становился все более громким, он взрывал мою голову
изнутри, он больно сжимал грудь и не давал вздохнуть.
– А ты думаешь, что было?! – Она все еще не могла
остановиться.
Я подавленно молчала.
– Ее нет, – резко оборвав смех, сказала Леночка. – Все
врут друг другу, что она пропала. А ее просто нет. Каждый, кто играет в эти
игры, – пропадает. Знаешь, как мы познакомились с ним? Во время показа. Они
прихватили одну из моих манекенщиц, и Братны написал мне записку прямо у нее на
спине, он пригласил меня в свое проклятое кино, в свою проклятую жизнь… А вот я
никогда не умела писать записки, у меня не получалось ничего такого. У меня
всегда был отвратительный почерк. И вторая старуха умерла. Я хотела этого, и
она умерла.
Оставаться было страшно, но уйти – еще страшнее: кому она
будет рассказывать о своей ненависти и о своей любви? Кафелю, который слышал
это столько раз? Разбросанным в беспорядке полотенцам, еще хранящим в себе
следы мужчин, которые не имеют ничего общего ни с любовью, ни с ненавистью?
Воде, которая вытекает в воронку точно так же, как вытекает в воронку страсти
Леночкино такое логичное сумасшествие?..
– Знаешь, – вкрадчиво прошептала Леночка, – они все
умрут. Он не снимет свое кино.
Я должна поговорить с Братны. Я должна поговорить с Братны, пока
не поздно. Но бежать сейчас из ванной комнаты, признаться себе, что голая,
красивая, беззащитная девушка внушает тебе ужас, было невыносимо.
Пока я раздумывала над этим, произошла совсем уж невероятная
вещь: голова Леночки упала на грудь, и она заснула. Я не могла в это поверить.
Я глупо простояла над ее спящим и таким свободным сейчас от любви телом
несколько минут, и только потом вышла из ванной, осторожно прикрыв за собой
дверь. И с трудом подавила в себе желание привалить ее чем-нибудь тяжелым.
Нужно уходить отсюда. По-другому это называется бегством с
корабля безумцев.
Она не виновата, пыталась убедить я себя, не испытывая к
Леночке ничего, кроме жалости. Она не виновата. Виноват Братны, равнодушный
гений Братны, сломавший ее жизнь. Отрешенно думая об этом, я немного прибралась
в комнате. Она напомнила мне самое Леночку – такую респектабельную снаружи и
такую неприбранную внутри.
В квартире была еще одна комната, и я, не справившись с
любопытством, заглянула туда.
…Это был рабочий кабинет Леночки, сохранивший образцовый
беспорядок ее прошлой жизни: несколько манекенов с наброшенными на них моделями
платьев и костюмов (они были так "хороши, что я с трудом подавила в себе
желание тотчас же раздеться и облачиться в каждый по очереди). Масса эскизов,
развешанных на стенах и просто приставленных к ним; ткани самых удивительных
расцветок, фурнитура, старинные шляпы – и фотографии на стенах. Фотографий было
множество, и на всех была запечатлена Леночка. Жизнерадостная и еще не тронутая
тленом своей порочной страсти. Леночка и изысканные женственные старики”
Леночка и светские львы. Леночка и ее манекенщицы. Леночка и ее манекенщики.
Леночка с молодыми людьми то ли в английской, то ли в американской военной
форме, – очевидно, морские пехотинцы или что-то вроде этого. Улыбающиеся лица,
камуфляж, винтовки со снайперским прицелом; Леночка покровительственно держит
руку на одной из них. Все-таки это англичане, это легко определить по винтовкам
– это “энфилд”, Лапицкий натаскивал меня на оружие. Винтовки, особенно снайперские,
были его слабостью.
"Энфилд”.
Я замерла перед фотографией. Совсем недавно я видела это
сочетание букв, но не придала ему значение. Ну да. “Энфилд”,
“стерлинг-армалайт”, “паркер-хейл”, именно в этом порядке, моя услужливая,
хорошо натренированная, натасканная память точно воспроизвела эту
последовательность.
И я вспомнила, где уже видела ее: еженедельник всегда
пунктуального Митяя…
На одной из страниц было написано именно с маленькими
пометками. Тогда общая картина не сложилась в моей голове, я приняла написанное
за маркировку тренажеров… Как я могла забыть, что это марки вооружения? Возле
каждого названия были цифры, небольшие – то ли 1, то ли 2. Зачем Митяй так
пунктуально вписал в свой еженедельник название винтовок? Потому что он все и
всегда аккуратно вписывал туда. И что тогда означают цифры?..
