— Роар?
— Да. Я в то лето впервые влюбилась. Он был такой добрый и терпеливый, приходил ко мне почти каждый день, когда я болела, и слушал, как я рассказываю об Эвене.
— О том, каким невероятным, потрясающим человеком он был.
— Ты правильно понял.
Харри пожал плечами:
— Я делал то же самое, когда умерла моя мать. Эйстейн не был таким терпеливым, как Роар. Он меня спросил напрямик, я что, собираюсь основать новую религию?
Кайя тихо засмеялась и затянулась сигаретой.
— Мне кажется, Роар со временем почувствовал, что воспоминания об Эвене вытеснили все и вся, включая его самого. Наш роман был недолгим.
— Хм. Но Эвен остался.
Она кивнула:
— За каждой дверью, которую я открываю.
— Из-за этого, да?
Она снова кивнула.
— Когда я вернулась домой из больницы в то лето, то не смогла открыть дверь в свою комнату. Не смогла, и все. Потому что знала: открою дверь, а он там висит. Опять. И это будет моя вина.
— Это всегда наша вина, правда?
— Правда.
— И никто не убедит нас в том, что это не так, даже мы сами. — Харри выбросил окурок в темноту и закурил новую сигарету.
Теплоход внизу причалил к пристани.
В бойницах бункеров тоскливо свистел ветер.
— Почему ты плачешь? — спросил он тихо.
— Потому что это моя вина, — прошептала она, слезы катились по ее щекам. — Я виновата во всем. Ты ведь все время это знал, да?
Харри затянулся. Вынул сигарету изо рта и выдохнул дым на огонек.
— Нет, не все время.
— А когда?
— Когда увидел лицо Бьёрна Холма в дверях дома на Холменвейен. Бьёрн Холм — хороший эксперт, но он не Де Ниро. Сразу стало ясно, что он удивился по-настоящему.
— И все?
— Этого хватило. По выражению его лица я догадался, что он и не подозревал, что я вышел на след Лейке. Значит, он не видел этого имени на моем мониторе, и это не он рассказал обо всем Бельману. И если кротом был не Бьёрн, оставался только один человек.
Она кивнула и смахнула слезы.
— Почему ты ничего не сказал? Не сделал? Не отрубил мне голову?
— А зачем? Я предположил, что у тебя были свои веские причины.
Она покачала головой, уже не смахивая слезы.
— Я не знаю, что он тебе пообещал, — сказал Харри. — Возможно, какую-то важную должность в новой, всесильной КРИПОС. И я был прав, когда сказал, что тип, в которого ты влюблена, женат, что он говорит, что уйдет от жены и детей ради тебя, но никогда этого не сделает.
Она тихо всхлипывала, низко опустив голову, как будто та вдруг стала очень тяжелой. Как цветок под дождем, подумал Харри.
— Я только не могу понять, почему ты захотела встретиться со мной сегодня вечером, — сказал он и неодобрительно посмотрел на сигарету. Может, перейти на какие-нибудь другие? — Сначала я решил, ты хочешь признаться, что это ты крот, но быстро понял, что не поэтому. Мы что, чего-то ждем? Что-то должно произойти? Я ведь уже выведен из игры — чем же я могу навредить теперь?
Она посмотрела на часы. Шмыгнула носом.
— Мы не могли бы поехать к тебе домой, Харри?
— Зачем? Нас что, кто-то там ждет?
Она кивнула.
Харри залпом допил остатки из фляги.
Дверь была взломана. Деревянные щепки на лестнице свидетельствовали: вскрывали фомкой. Без изысков и затей. Полиция.
Харри повернулся, стоя на лестнице, и взглянул на Кайю, которая вышла из машины и стояла скрестив руки на груди. Потом вошел в дом.
В гостиной было темно, единственный свет проникал из открытого бара. Но и этого было достаточно, чтобы узнать человека, который сидел в тени у окна.
— Комиссар Бельман, — сказал Харри. — Ты сидишь в кресле моего отца.
— Я позволил себе это, — сказал Бельман, — потому что от дивана пахнет довольно специфически. Даже собака испугалась.
— Могу ли я что-то предложить тебе? — Харри кивнул на бар и сел на диван. — Или ты уже сам нашел?
Харри заметил в полумраке, что комиссар покачал головой.
— Не я. Собака нашла.
— М-м… Я исхожу из того, что у вас есть ордер на обыск, но мне любопытно, на каком основании?
— Анонимный сигнал о том, что ты контрабандно ввез в страну наркотики, использовав невиновного человека, и что они, возможно, находятся здесь.
— Неужели?
— Собака, натасканная на поиск наркотиков, тут кое-что нашла — комок желто-коричневого вещества, упакованный в фольгу. Не вполне понятного вещества, не похожего на то, что мы обычно конфискуем внутри страны. Вот теперь думаем, не отдать ли его на анализ.
— Думаете?
— Возможно, это опиум, а возможно, пластилин или глина. Все зависит от…
— От чего?
— От тебя, Харри. И от меня.
— Неужели?
— Если ты согласишься оказать нам услугу, может быть, я склонюсь к мысли, что это все-таки пластилин, и ничего не стану отдавать на анализ. Потому что руководителю следует беречь ресурсы, не так ли?
— Ты руководитель, тебе виднее. Что за услуга?
— Ты человек, с которым можно говорить без обиняков, Холе, поэтому я тебе скажу открытым текстом. Я хочу, чтобы ты взял на себя роль козла отпущения.
На самом донышке одной из бутылок «Джима Бима» на журнальном столике виднелось что-то коричневое, но Харри удержался от искушения приложить бутылку ко рту.
— Мы только что были вынуждены выпустить Тони Лейке, поскольку у него безупречное алиби минимум в двух случаях убийств. Все, что у нас на него есть, — это звонок одной из жертв. Мы слишком прямолинейно общались с прессой. Теперь она вместе с Лейке и его будущим тестем устроит нам веселую жизнь. Сегодня вечером нам предстоит сделать заявление для СМИ. И в этом заявлении будет сказано, что задержание было произведено на основании ордера, который ты, весьма противоречивый Харри Холе, путем манипуляции получили у бедного неопытного полицейского прокурора в Управлении полиции. Все это было исключительно твоей личной инициативой, все осуществлял лично ты, и именно ты берешь на себя всю ответственность. КРИПОС имеет отношение к делу лишь постольку, поскольку там предположили, что задержание незаконно, вмешались и в ходе беседы с Лейке выяснили все обстоятельства дела. После чего немедленно его отпустили. Ты пойдешь со мной и подпишешь заявление для прессы и больше никогда не будешь высказываться по этому поводу. Ясно?
Харри еще раз посмотрел на остатки на донышке бутылки.
