Это потом, когда «дядя Курт», матерый волчара, меня за глотку взял, тогда действительно встал вопрос выбора! Или потерять все — звание, диплом, перспективу, потерять длинноногую красавицу Светку — и возвращаться в бедную квартирку в Тиходонске, или… Или один-единственный раз спрятать какой-то приборчик, черт его знает, чем он так вреден! Не шпионить всю жизнь, не убивать друзей — установить какую-то железяку — и все дела! Он мастер в своем деле, профессионал, а у меня-то еще сопли зеленые не высохли… И ведь, главное, он всю правду сказал! Ведь я-то по большому счету на тот момент еще ничего страшного не совершил, даже к сканеру этому долбанному не прикоснулся, а покарали бы меня все равно полной мерой! За что? За дядю Колю? Если бы сказали: нет, уважаемый товарищ лейтенант, не так уж правильно вы службу начинаете, чтобы оставлять вас в Москве, в Генеральном штабе, поэтому, как проштрафившийся, поезжайте вы в Дичково — к черту на кулички, и там безупречной службой искупите свои проступки! Тогда заявил бы в КГБ об этом дяде Курте без колебаний… Но в нашем долбанном царстве-государстве Дичково — это не крайний случай, не ссылка в наказание, а вроде как награда, как хорошее распределение молодых офицеров! А наказание тогда — полное растоптание личности и моральное уничтожение за то, что еще и не сделано… Потому вроде как сами и подталкивают — делай, делай, как он говорит, слушай дядю Волка…»
* * *
Исправительная колония строгого режима ИК-10/6.
Череповецкая область.
5 октября 2010 г.
«Как говорится: „Зона — она и есть зона“. Но это верно только наполовину. А то и на четверть. Как ад подразделяется на семь кругов, так и зоны все разные. Есть „красные“ — где власть держит администрация, а есть „черные“ — где законы устанавливает криминальный мир. Есть общие, где отбывает вся уголовная «гопота», а есть специальные, «ментовские», — их топчут бывшие правоохранители, чиновники, работники государственных структур. Есть колонии-поселения, где зеки находятся на вольном житье-бытье: и домики покупают, и огородики заводят, и скотинку, а есть «особняки»,
[7]
с их полосатыми куртками, где жизнь медом, ох, не покажется… Самым страшным кругом пенитенциарного ада является не просто «особняк», а «особняк» для пожизненников, где зеки ползают раком, всегда в наручниках, и даже не видят никого, кроме сокамерника… Обычный «строгач» по сравнению с ним — все равно что угол, в который ставят шалунов в детском саду. Хотя тоже не для всех, а только для избранных.
Приметы этой «избранности» сильно отличаются от той, что на воле — здесь нет ни депутатских значков, ни служебных мерседесов, ни домов в тысячу «квадратов», ни яхт, ни частных самолетов, ни набора загранпаспортов и всяких «крутых» удостоверений. Честно говоря, те, у кого это есть, в зону вообще не попадают. Но если ты имеешь свою каптерку — закуток в шесть квадратных метров, где можно отдохнуть от непереносимой круглосуточной скученности, да еще если тебя приходит брить признанный специалист-парикмахер, то это уже показатель того, что здесь ты в «уважухе».
Уважаемый арестант — звезда цирка Бруно Аллегро, которого некоторые называли Тарзаном, спокойно сидел под окошком в накинутой на плечи простыне, с намыленными щеками и подбородком, над которыми бережно колдовал Саня Банщик, с хрустом сбривая щетину и мыло старой одноразовой бритвой: ну, точь-в-точь дядька Черномор на троне, вызвавший придворного брадобрея, — а из-под простыни торчат, болтаются короткие детские ножки. Тарзан благостно жмурился, и в то же время старался сохранить суровый вид, подобающий званию «человека-ядра». Иногда ворчал для порядка на Банщика, иногда принимался рассказывать истории из своей замечательной и насыщенной приключениями жизни, но на удивление быстро замолкал и морщил лоб, мучимый какими-то своими заботами.
— Про бороду не забыл? — в очередной раз спросил он.
— Да не забыл, не забыл, — в очередной раз ответил Банщик. — Не боишься на рожон лезть?
Такие вопросы задавать звезде нельзя.
— Кого мне бояться? Остроухова? Да пусть он меня в жопу поцелует! — разбушевался всемирно известный артист. — Что он мне сделает? В карцер посадит? Да мотал я его душу!
— Волосы на роже запрещены неспроста, — бубнил парикмахер. Его испугал столь пренебрежительный тон в отношении «хозяина». — Иначе все зарастут, будут как близнецы… Не разберешь: кто есть кто…
— Да она за месяц только обозначится, а я уже выйду на волю! Как уважаемый аксакал, который не только свой срок отсидел, но и все другие, которые ему давали…
— А сколько тебе сроков давали? — опасливо спросил Банщик, который уже и не рад был, что затеял этот разговор.
— Много, очень много!
Бруно выпрастал из-под простыни увесистые, как у обычного мужика, кулаки и принялся загибать корявые неровные пальцы.
— По молодости за грабеж — раз! Потом две драки, перестрелки, убийство… Ладно, это не считаем… За хулиганство и причинение увечий — два! Потом за побег с использованием самодельного вертолета — три! И каждый раз, запомни — каждый раз я заканчивал срок «звонком»!
[8]
Никаких условно-досрочных, никаких амнистий, никаких помилований! От звонка до звонка!
— Но сорваться хотел, раз на побег подписался…
— Кто хотел?! — Бруно возмущенно дернулся, и Банщик спешно убрал от лица бритву. — Ты что, не знаешь, что я диггер?!
— Наркодиггер?! — изумился парикмахер. — Не знал!
— Диггер, говорю, диггер! — раздраженно втолковывал Бруно. — Спец по подземельям, значит… Я все подземные дороги знаю! Если бы захотел, то давно бы бежал, через любую щель или трубу, хоть канализационную! Но я не хочу бежать, мне везде хорошо, и здесь тоже! А на вертолет этот долбанный меня Савва подписал. У самого очко сыграло, он мне и предложил… А мне что — я все могу. Была бы пушка, я бы в нее залез — и улетел на сто километров…
Тем временем Банщик закончил бритье, обозначив на шее и подбородке звезды плавную линию будущей шкиперской бородки, вытер краем простыни бугристое, похожее на сложенную из большого кулака дулю лицо, освежил хорошей порцией одеколона из личных магомедовых запасов.
Бруно сдернул простыню, царственно бросил ее на руки парикмахеру. Он спрыгнул с табурета, оказавшись лишь ненамного выше своего трона, и вразвалочку, характерной для карлика походкой, направился к самодельной кровати, которая была вдвое меньше обычной. Сунув руку под матрац, вынул банку сгущенки.
— На, держи!
Это был царский гонорар. Банщик расплылся в улыбке.
— Спасибо, Бруно! Ты пацан правильный, щедрый, все говорят…
Через полчаса подстриженный, выбритый, пахнущий одеколоном человек-звезда свободно шел по жилой зоне — без конвоиров, без наручников, без полосатого халата, и не унизительным лягушачьим полуползком, а своей обычной раскачивающейся походкой, да еще в ушитом по фигуре спортивном костюме, что категорически запрещалось внутренним распорядком.
