Магомед попытался расспросить, с кем человек-звезда покорял те самые глубины. Карлик их знать не знал, да и не понимал по большому счету, кого могут интересовать личности столь микроскопического масштаба, когда рядом такая величина, как Бруно Аллегро… Но потом Бруно вспомнил, что тех отморозков-диггеров, которые вовлекли его в авантюру, из-за которой он потерял работу и оказался в тюрьме, зовут Леший и Хорь. А с ними был еще один, здоровенный и глупый большой, из Керчи, который, якобы, перестрелял из автомата пятерых бандитов, рекетировавших этих самых Лешего и Хоря, но Бруно Аллегро не верит в эту историю и чуть не разделался с керченской каланчой за непочтительное поведение…
Потом Магомед много раз возвращался к этой теме, и каждый раз Тарзан подробно и обстоятельно рассказывал ему про свои подземные приключения.
— У меня про керченца на следствии комитетчики много раз спрашивали, — каждый раз пояснял карлик. — И здесь, на зоне, как-то новый пассажир заехал и начал меня водкой с салом угощать да какие-то подробности про эту каланчу выпытывать… А потом пропал неизвестно куда! Значит, «наседка» комитетская, значит, керченец и вправду шпионом был…
* * *
В свой последний день пребывания в колонии Тарзан все-таки собрал все долги, как и подобает путевому, знающему себе цену арестанту. Он уверенно шел по жилой зоне, с избранными здоровался за руку, некоторым кивал, а на всякую «перхоть» вообще не обращал внимания.
Со второго этажа административного корпуса из кабинета начальника за ним наблюдали полковник Остроухов и зам по оперработе майор Крайний.
— Интересный человечек осужденный Кульбаш, — задумчиво сказал начальник. — Ростом в метр, а всю зону научил разбираться, какая разница между карликом и лилипутом…
— Еще бы не интересный! — согласился майор. — Раз ФСБ им так интересуется… Даже специального человека засылали, а это редко бывает: надо ведь фиктивный судебный приговор получить, все документы изготовить, сложную легенду придумать…
— Да уж…
Остроухов кивнул.
— И Магомед к нему непонятной любовью воспылал, — продолжил оперативник. — Зачем ему надо было по воле справки о каком-то карлике наводить, своих людей в цирк посылать за афишами? Зачем его под свое крыло брать? Зачем сегодня торжественные проводы устраивать?
— Да уж… — меланхолично кивнул полковник. — Странно… Магомед еще та устрица!
— Так, может, сообщим об этих странностях в ФСБ? Раз Кульбаш — фигурант их оперативной разработки, да еще по линии «Ш»
[28]
…
— Хорошо придумал, молодец! — свел брови Остроухов. — Не хватало еще внимание к Магомеду привлекать… А если «фейсы»
[29]
проверят, как он отбывает срок? Какой у него режим, сколько передач, свиданий? Да отправят нас к нему, за проволоку?
— Действительно, я как-то не подумал, — майор смущенно потупился.
— Тогда не будем гусей дразнить. Пусть погуляют напоследок и разбегутся. Может, Кульбаш себя как-нибудь на воле проявит, тогда его «фейсы» и хлопнут…
— Да уж, — кивнул Остроухов и тяжело вздохнул.
* * *
Магомед сказал, что ни шмона, ни оперативно-режимных мероприятий сегодня не будет, а он всегда знал, что говорит. Поэтому стол, не особо таясь, накрыли за сценой клуба, в комнате, которой распоряжался Магомед. Стол получился хорошим: жареные куры, телячьи антрекоты, шулюм из баранины, овощи, настоящая заводская водка, молодое домашнее вино — с воли, от магомедовых друзей. Оп-па! С хрустом свинчены пробки, в душной атмосфере колонии забрезжил запах праздника, гулянки — запах свободы. У всех по этому поводу слегка перемкнуло.
— Эх, гулять так гулять, потом будем пропадать! — выкрикнул Кудлатый, с треском хлопая в огромные заскорузлые ладони. Звуки получились, как выстрелы из «макарова».
Кудлатый удивительно точно выразил общее настроение, в самую точку попал. И тут же прорвался наружу возбужденный гомон:
— Давай, Тарз… то есть Бруно, не луди паялом!..
— Тащите его за стол! Именинника в студию!..
Блатная хевра ржала, хмыкала, исходила слюной, пританцовывала от нетерпения, как голодная стая в ожидании команды вожака.
— Не обожритесь! — снисходительно улыбаясь, Тарзан своей раскачивающейся походкой важно прошествовал к столу. — И не обосритесь!
Все с готовностью рассмеялись. Грубит, ну и пусть грубит. Во-первых, ему можно. А во-вторых, они бы над чем угодно рассмеялись, только бы праздничный ужин не оказался испорчен.
Черкес пододвинул ему свободный табурет, Тарзан довольно легко вскарабкался на него. Второй табурет, с противоположной стороны стола, — для Магомеда. Остальные плотно уселись по сторонам — на ящики, некоторые — по двое.
Юркий и верткий Поляк, похожий на хищника из породы куньих, разлил по кружкам водку, причем Магомеду и Тарзану больше остальных, нагрузил им полные миски снедью. Только после этого к еде и бутылкам с гомоном и радостным смехом потянулись остальные.
— Ничего главнее воли на свете нет! — торжественно провозгласил Магомед, поднимая свою кружку.
Зеки мигом притихли.
— Тут и доказательств никакой не надо. Любой бабы она желанней, водки пьяней, хлеба сытней… Вот так. Это — воля, тут ничего и не скажешь…
Магомед помолчал над кружкой.
— Завтра у тебя, Тарзан, свиданка с ней, — продолжил он. — Мы здесь остаемся, ты на волю выходишь. Надолго или нет, не знаю. Никто не знает. Воля — вещь капризный, может бросить в любой момент. Вот так бросит — и все. И глаз не успеешь моргнуть, а сидишь опять верхом на жесткой шконке, в казенном бушлате… Да. Кто тебе самый дорогой, тот и кидает чаще другой, так вот, Тарзан. Это закон, не я его придумал. Посмотришь кругом: вот кто-то уже на коленях перед ней ползает, трусливый человек, унижается, просит: останься, вах, вернись ко мне…
Он брезгливо поморщился.
— А я так думаю, что не надо. Мужчина не ронять себя ни перед кем. Гордость должен быть. Захочет она — будет с тобой, никуда не денется. А не захочет — так и ладно. Я хочу выпить за тебя, дорогой, чтобы ты был веселый и здоровый на воле, чтобы пил и гулял, и чтобы там…
Крепкая, заросшая волосами рука Магомеда показала на стену комнатки, за которой находилась сцена, а дальше — кусочек жилой зоны, обнесенная колючей проволокой «запретка», простреливаемый с вышек трехметровый бетонный забор с режущей спиралью поверху, а потом — вольная территория.
— Чтобы там, на свободе, ты оставался настоящий мужчина, какой ты всегда был здесь, в неволе. За тебя, Тарзан!
Тарзан поклонился Магомеду, в знак признательности прижав правую руку к груди, в полной тишине залпом осушил свою кружку. Все последовали его примеру, и лишь после того, как пустые кружки вернулись на место, вновь раздался галдеж и чавканье.
