Сотрудники переглянулись. Никто не слышал эту фамилию.
— Под таким именем работал наш сотрудник, завербовавший «Зенита» тридцать восемь лет назад! — торжественно объявил Фоук. — Кстати, Кертис жив, здоров и прекрасно себя чувствует!
Фьюжн озадаченно покрутил черной головой.
— Надо же, какие петли судьба завязывает! Отец вербует отца, а сын — сына… А теперь мы будем пытаться через сына завербовать друга его отца! Кстати, а Зенит жив?
Фоук развел руками.
— Противоположных сведений мы не получали. Отбывает пожизненное заключение в русской тюрьме. Оперативный контакт с ним не поддерживается.
Сотрудники Русского отдела переглянулись. Почему-то каждый представил себя на месте несчастного Зенита.
* * *
Большой город. Высокие бетонные дома. Наводненные толпами улицы. Вязкий нехороший воздух, как в комнате у дяди Анвара. Дядя был сумасшедший, в его маленькой комнатке не было окон, чтобы он не поранился о стекло, а дверь всегда была на замке, входить туда запрещалось. Цаха была там всего один раз, когда дядя Анвар умер. Там пахло прокисшей едой, дымом, немытым человеческим телом и еще чем-то, Цаха не знала, для себя она определила это как запах сумасшествия.
И здесь тоже все были сумасшедшие какие-то. Все бежали, спешили, никто друг друга не замечал, никто не здоровался, а многие громко разговаривали сами с собой. Цаха подумала сперва, что они говорят по мобильному (она знала, что такое мобильный телефон), но трубок у них в руках не заметила. А еще это шайтан-метро. Дорога через вечный мрак, дорога мертвых, кто ее только придумал. Здесь еще хуже, чем наверху. Людей очень, очень много, всем сюда надо. Поезда похожи на сосиски, туго набитые человеческим мясом. Они и так все мертвы, никого не жалко…
А вот отца жалко. Он — живой. И братьев Магомеда и Сабира, их тоже жалко. И племянниц, и племянников, и даже злую тетку Сулиму. Если Цаха постарается, она может им помочь. Или наоборот — погубить. Так ей сказали.
— Станция «Проспект Вернадского», — объявил чугунный голос в вагоне.
Двери хлопнули, выплевывая на платформу порцию пассажиров и заглатывая другую порцию. Кто-то сильно толкнул Цаху, буркнул:
— Расставила тут окорока свои!.. Чего, подвинуться трудно?
Цаха молча притиснулась к поручню. На самом деле она не толстая, просто на ней много одежды и всего прочего, что под ней. Она повернула голову, поискала глазами Селимат. Та стояла рядом, точно так же вцепившись побелевшими пальцами в поручень. Селимат старше ее на два года, она уже бывала в городах, не таких больших, правда, как этот, но все-таки была, и все равно Селимат растеряна и напугана, это видно сразу.
— Нам еще долго ехать? — тихо спросила Цаха.
— Да. Наверное, — сказала Селимат. И добавила зачем-то: — Не бойся, все будет хорошо.
Наверное, чтобы самой успокоиться.
— Я знаю, — сказала Цаха.
Они разговаривали на своем языке, и сразу несколько людей, стоявших рядом, посмотрели на них. Надо меньше говорить, просто помалкивать и все. Но это трудно, потому что очень страшно. Страшно ошибиться, сделать не так, как надо, страшно просто находиться здесь, в набитой людьми электричке, несущейся глубоко под землей.
До метро их подвезли Зайка и Батур. Высадили у широкой каменной лестницы, попрощались и уехали. У Зайки есть своя красивая маленькая машинка, похожая на игрушечную, они еле вместились там вчетвером. Пока ехали, Батур велел расстегнуть куртки и сам включил активаторы, и что-то еще сделал, чтобы тумблеры случайно не отщелкнулись, если кто-то прижмет в толпе или заденет. Зайка с Батуром живут здесь давно, больше четырех лет, у них своя квартира в многоэтажном доме.
Цаха не видела раньше таких огромных домов и таких маленьких квартир. За все свои 18 лет она вообще никуда не выезжала из родного села. Вот Селимат — другое дело, она была в Самашках и Бачи-Юрте, там тысячи людей живут и на дорогах асфальт.
— …следующая станция — «Ленинские Горы», — напомнил голос.
А как называется ее станция? Цаха нахмурила брови. «Лубянка», вот как. Не забыть бы только. Ведь Селимат выйдет раньше, подсказать некому будет.
— О чем загрустила, йиша?
Незнакомый парень наклонился к ней, просунув голову под поручень, улыбается. «Йиша» по-ихнему — сестра, сестренка. Такое родное, такое домашнее слово, так приятно услышать его здесь, в этой преисподней. Этот парень — нохчи, видно сразу, только какой-то не такой, как парни у них в ауле. Он очень молод, почти как Цаха, очень красив и одет по-праздничному, и смотрит доброжелательно. Но разговаривать с незнакомыми нельзя, так и дома ее учили, так и Батур говорил. Цаха отвернулась, стала смотреть вниз, на ноги. Только краем глаза все равно видит его, как он повис на этом поручне, заглядывает ей в лицо.
— Не бойся. Я не хочу обидеть тебя. Ехать долго, скучно. Поговорим — и время быстрее пройдет. Ты откуда приехала?
Вот привязался. Цаха хотела отойти в сторону, но людей много, не протолкнуться, еще ругаться начнут. А парень знай себе улыбается.
— А-а, понял. Ты боишься заговорить с незнакомым мужчиной. Это правильно. Только это ерунда, йиша, мы ведь с тобой в городе, в метро. Посмотри — все близко стоят, мужчины и женщины, все незнакомые. Здесь это не считается. Здесь другие правила.
Не отстанет, поняла Цаха. Она посмотрела на Селимат. Та, кажется, ничего уже не видела и не слышала. Губы ее шевелились, глаза полуприкрыты, лицо как творог. Ей скоро выходить, пересаживаться в другой поезд.
— Плохо, что не считается, — сказала Цаха сердито. — Это неправильно. И ты поступаешь неправильно.
— Почему? — парень не обиделся, даже обрадовался, кажется.
— Не знаю, — сказала Цаха.
— Это там, в горах, неправильно. Я бы сам не одобрил. А здесь по-другому нельзя. Здесь все нохчи друг другу братья и сестры, мы как одна семья. Поэтому я и назвал тебя — йиша. Хочешь, познакомлю тебя со своими друзьями? Будет весело…
— Не хочу. Отстань.
— Может, ты по дому соскучилась? — он будто и не слышит ее. — Ты откуда? Нет, погоди, сейчас сам угадаю. Небольшое селение на горном склоне, коричневые саманные хижины, будто вырастающие одна из другой… Герзель-Аул какой-нибудь, к примеру. А? Или Алхан-Хутор. Угадал?
Парень подмигнул ей. Цаха едва не расплакалась. Как ему не стыдно болтать здесь с нею, учить каким-то глупым правилам, подшучивать над нею и вообще быть таким веселым и нарядным, таким уверенным в себе, когда через пятнадцать минут он будет проводить время с друзьями в этом сумасшедшем городе, точно так же смеяться, в то время как она… она…
И тут он что-то разглядел в ее лице. Или где-то еще. Понял. Догадался. Улыбка сразу сползла с его лица, скулы напряглись. Не говоря больше ни слова, парень стал быстро пробираться к выходу, бесцеремонно расталкивая пассажиров. Послышались раздраженные голоса, какая-то женщина тонко вскрикнула. Вот тут Цахе стало по-настоящему страшно. Этот глупец может все погубить. Одного слова достаточно, чтобы началась дикая паника, давка… Что тогда? Тогда ей не доехать до Лубянки. Никак не доехать. Что будет тогда с братьями, с отцом, со всей ее многочисленной родней?
