– Теоретически.
– Отправляйтесь туда, там вполне приличная кухня.
Заодно и поговорите с будущей жертвой шантажа.
– Так как насчет Инсбрука?
– Я подумаю…
* * *
…Инсбрук.
Инсбрук – это отличная мысль. Капитан знает, как развлечь
личный состав. Снег в мае, шезлонги на открытой террасе, альпийские луга,
эдельвейсы – те самые, которые одичавшие альпинисты подбрасывали мне в палатку…
Те самые, только с австрийским акцентом… Стоп-стоп, Анна, я даже тряхнула
головой, чтобы избавиться от наваждения, ведь альпинисты и эдельвейсы – они не
имеют ничего общего с тобой. Это всего лишь легенда, сусальная сказочка,
которую ты рассказала Лещарику на ночь. Не стоит так вживаться в образ
влюбленной женщины, иначе ты рискуешь не выйти из него…
Впервые за несколько недель мне захотелось вусмерть
надраться, чтобы заглушить пустоту, которая поселилась во мне и завладела моей
душой. Пожалуй, стоит поехать к себе, купить можжевеловой водки и соленых
огурцов и выпить за здоровье всех будущих врагов. Ты хорошо поработала, ты
сделала все как нужно, ты сдала человека, доверившегося тебе, и даже не
чувствуешь сейчас угрызений совести. Но что-то мешало окончательно расстаться с
Лещом, окончательно похоронить его.
Духи. Дурацкие духи, которые он подарил мне.
Дурацкие духи, которые внесли секундное замешательство в мою
душу. Они не принадлежат мне, они должны принадлежать совсем другой женщине:
чуткой, ранимой, трепетной и нежной. Ничего похожего на меня.
Я вдруг вспомнила о давно забытой медсестре из клиники,
кажется, ее звали Настя. Настя Бондаренко.
Единственная, кто отнесся ко мне с состраданием, маленькая
медсестра, птичка на жердочке, именно так я подумала о ней, когда увидела
впервые. Трогательная клептоманка, тянущая почем зря сигареты и медицинские
карты больных… Тогда она проявила ко мне участие, она отерла мое разбитое лицо
тогда в туалете, она даже погладила меня по волосам. И эта книга – «Тайна
имени»… Она что-то говорила мне о моем аборте, она даже собиралась выяснить все
подробности у анестезиолога Павлика. Отличный повод, чтобы позвонить ей и
по-бабски посплетничать. А заодно и узнать кое-что о Павлике и – если повезет –
о Владлене. Пригласить ее в свою скромную девичью светелку на «Кропоткинской»,
рассказать что-нибудь жизнеутверждающее из своей новой жизни – я ведь могу
придумать о себе какую угодно историю, и все они будут выглядеть правдой.
Подарить духи, порасспросить о грузине-хирурге, устроить симпатичные девичьи
посиделки, почему нет?
Я без усилий вспомнила ее номер телефона и прямо на улице,
едва выйдя от Лапицкого, позвонила ей по сотовому Леща. Если опять будут долгие
гудки, остается только повеситься или признать, что Бог все-таки существует,
если хранит таких милых девушек, как Настя, от таких порочных девушек, как я.
Долго ждать не пришлось. На том конце взяли трубку, и
мрачный мужской голос произнес:
– Да. Слушаю вас.
– Попросите, пожалуйста, к телефону Настю, – невинным
голоском близкой подруги произнесла я.
Воцарилось долгое молчание. На секунду мне даже показалось,
что связь прервалась.
– Алло! Настю, пожалуйста.
– Ее нет, – наконец ответили мне.
– Она в клинике, на дежурстве? – Мой голосок стал еще
более невинным, ни дать ни взять наперсница по любовным игрищам и забавам.
– Она умерла, – резанул голос. Трубку бросили. Умерла,
повторила я про себя. Как просто. Умерла. Может быть, я не туда попала, а на
другом конце телефонного провода жила другая Настя Бондаренко, другая девушка с
таким же именем, смерть которой не выглядела такой несправедливой. Не птичка на
жердочке, а вульгарная девица, замеченная в связях с азербайджанскими
торговцами зеленью и первыми грунтовыми огурцами? Совсем другая Настя
Бондаренко, не такая милая, не такая трогательная в своем безнадежном желании
помочь. Интересно, отчего она умерла, она не производила впечатления больного
человека? Впрочем, это легко выяснить, тем более теперь, когда я знаю адрес клиники,
в которой лежала. Вот только зачем тебе это нужно, Анна? Она умерла – это
следствие, а кого могут волновать причины, когда ничего невозможно исправить.
Я сидела на скамейке в каком-то случайном дворе недалеко от
дома капитана. Совсем рядом катались на сломанной карусели дети, а я мрачно
курила «Житан» и размышляла.
Известие о смерти девушки, которую я даже и узнать-то толком
не успела, вдруг отозвалось во мне неожиданной и почти неприличной болью.
Что-то здесь не так, подсказывало мне чутье, взлелеянное первоклассным
фокстерьером Костей Лапицким. К смерти всегда нужно относиться подозрительно,
она не заслуживает доверия, тем более такая – телефонная, отрывочная, так
толком ничего и не сказавшая о себе. Я вытащила из сумки духи, подаренные
Лещом. Им не повезло так же, как и Михаилу Юрьевичу Меньших, бывшему охотнику,
а ныне – объекту промысла. Они никогда не обретут хозяйки. Я меланхолично
откупорила пробку и вылила содержимое флакона на грязный песок – прощайте,
мечты о голубых лагунах и нежных спинках крабов на отмелях. И только теперь
заметила, что какая-то девочка лет пяти в спущенных гольфах и развязанных
бантах в косицах неотрывно смотрит на меня.
Вернее – на флакончик в моих руках, центр детской Вселенной,
предмет вожделений, источник радостей и украшение кукольного уголка. Я
улыбнулась ей самой настоящей улыбкой (так искренне я не улыбалась за последнее
время никому). Она тоже ответила мне улыбкой, на секунду мелькнули маленькие,
не очень хорошие молочные зубы.
– Возьми, – сказала я девочке и протянула ей пустой
флакон.
Она робко подошла, но за стеклянную бутылочку ухватилась
цепко. И сразу же поднесла ее к носу.
– Что нужно сказать тете? – все так же улыбаясь,
спросила я.
Немного помявшись, девочка ответила тихим «спасибо» и
убежала к горке, сверкая спущенными гольфиками и запачканным травой платьем. Я
затушила сигарету, поднялась со скамейки и поехала в клинику.
…Мне повезло, – у самого входа в отделение нейрохирургии я
наткнулась на Эллочку Геллер, любительницу серьезной литературы и ночных
дежурств с заложенной страницей Бэл Кауфман. Сейчас классицистка Эллочка
изменила себе: остановившись на ступеньках, она доедала сомнительного вида
пирожок и дочитывала довольно пухлую книгу. На глянцевом переплете я прочла
название: «Твин Пикс».
«Твин Пикс» – это уже кое-что, милая тема для разговора,
если учесть, что и я в свое время, сходя с ума от безделья в квартире на
Кропоткинской, прочла такую же книгу в таком же глянцевом переплете.
Я подошла к Эллочке и заглянула ей через плечо.
– Так какая же сука убила Лору Палмер? –
заинтересованно спросила я.
Эллочка вздрогнула и подняла милую курчавую голо-, ву. Нет,
она не узнала меня, она никогда не запоминала лица, только нумерацию книжных
страниц и имена всех персонажей – от главных до эпизодических. Но даже если бы
она была хорошей физиономисткой, она и тогда не узнала бы меня. Ничего общего у
роскошной, ослепительной телки, какой я была сейчас, и амнезийного существа в
больничном халате, какой я была тогда, не наблюдалось.
