Если это еще возможно.
Я вернулась к себе в комнату. Чужой махровый халат, еще
несколько минут назад казавшийся таким уютным, жег мне тело. Я сбросила его и
облачилась в старый, больничный, который еще помнил блаженное неведение прошлой
жизни: милого Теймури, милую Настю… И даже капитана Лапицкого с его милыми и
вполне щадящими мою психику следственными экспериментами. Но успокоение,
которого я так ждала, не пришло… Если все, что рассказал Эрик, – правда, мне не
позавидуешь. Мне не у кого искать защиты, да и он не может защитить меня. То,
ради чего Анна затеяла всю эту рискованную игру, потеряно. И даже если не
безвозвратно (я все еще надеялась, что ко мне вернется память), то неизвестно,
как всем этим распорядиться… Я не помню ни одного человека, который мог бы
реально помочь Анне (помочь мне, черт возьми, ведь я же и есть Анна!), и если у
нее (у меня!) был до катастрофы какой-то стройный план, то я в моем нынешнем
состоянии этого плана лишена.
Нужны документы (я думала об этом трезво, так же, как,
наверное, думала Анна), возможно, здесь поможет Эрик. Но что толку от
документов? Легче всего вернуться в клинику и продолжать разыгрывать полную
амнезию. Но я не знаю, хватит ли у меня сил притворяться перед этим
иезуитом-капитаном.
Боже мой, я даже не знаю, что это за клиника… Уехать с
первым встречным было верхом легкомыслия. Позволить узнать о себе такие
страшные подробности тоже было верхом легкомыслия… Выхода нет. Ты уже не
сможешь никем стать до конца – ни Анной, которая все знала о себе, ни той
девочкой в больнице, которая не знала о себе ничего. Единственной правдой было
только то, что ты ждала ребенка. Но тебе сделали аборт… Невыносимо. Это
невыносимо… Знал ли о ребенке Эрик?..
Это состояние полузнания-полуправды изматывало меня. Но мне
необходимо на чем-то остановиться. Анна совпадала с моими внутренними
ощущениями, она подошла ко мне достаточно близко. Да нет, я и есть она…
Скорее всего. Интересно, что по этому поводу думают
«занюханные хиппи»?.. От нервного напряжения я почувствовала, что проваливаюсь
в сон. Неплохая защитная реакция, поздравляю…
Нет, это не было ни сном, ни дремой, скорее – обрывки
воспоминаний: развороченная выстрелами грудь, гильзы, выскакивающие из обоймы,
– и это как-то связано со мной… И обрывки фразы, от которой стынет в жилах
засыпающая кровь: беги до конца. Беги, кролик, беги. Бег зайца через поля.
Одиночество бегуна на длинную дистанцию…Пробуждение не было
похоже ни на что. Еще никто так бесцеремонно не обращался со мной, даже
санитары в больнице. В первый момент мне даже показалось, что это раскаявшийся
Эрик забрался в постель и настойчиво касается моего лица. Но секундное ожидание
и секундное наваждение сразу же прошло.
Это были чужие руки. Они обхватили меня за шею – так, что
хрустнули позвонки, – и резко подняли в постели. От неожиданности я уперлась в
чью-то грудь.
– А ты, я смотрю, совсем потеряла осторожность.
Стареешь, что ли? Хотя на твоем месте я бы состарился и умер поскорее. Это было
бы лучшим выходом. И ты могла бы избежать крупных неприятностей… – услышала я
бесцветный тихий голос. – С возвращеньицем, дорогуша!..
И почти сразу же зажегся свет. Пустая еще несколько минут
назад комната оказалась заполненной людьми. У дверей стояли двое с
непроницаемыми лицами, гладкими и блестящими, как туши тюленей. Один из двоих,
видимо, и включил свет. А прямо передо мной, на кровати, сидел обладатель
бесцветного голоса – пугающе интеллигентного вида человек в добротном костюме,
Я уже видела его на пленке со дня рождения Анны.
Со своего дня рождения.
Ни единой лишней складки на брюках, ни единого лишнего
волоска в прическе, ни единого изъяна в стильной оправе очков – ни дать ни
взять профессор математики из Беркли, обладатель породистой собаки и породистой
любовницы.
Я инстинктивно запахнула халат, а два шкафа, подпиравшие
дверной косяк, синхронно хмыкнули.
– Ну, здравствуй, здравствуй, красавица, – тем же
бесцветным голосом произнес профессор математики, и ни один мускул не дрогнул
на его холеном пергаментном лице. – Тебя и не узнать. Скажи, кто так мастерски
изменил тебе фасад, и я направлю к нему свою постылую жену.
– Кардинально изменилась, – вставил реплику один из
стоявших у двери.
– Но, надеюсь, твоя паскудная сущность осталась не
потревоженной… Или я ошибаюсь, Анна? – Профессор даже не обратил внимания на
постороннюю оценку, он привык прислушиваться только к себе.
– Я не знаю вас, – я старалась сохранить достоинство,
насколько это было возможно, сидя с растрепанными волосами и в выцветшем
больничном халате, – кто вы?
И снова – синхронный, все понимающий смешок
истуканов-телохранителей. Ничего хорошего он не сулит, разве что контрольный
выстрел в голову или удар бритвой по беззащитному горлу. Но даже не это
смертельно испугало меня, нет: отсутствие какой бы то ни было реакции у моего
собеседника. Неважно начинается жизнь за стенами клиники.
– Вот теперь я тебя узнаю, – удовлетворенно
констатировал профессор. – Такая же изворотливая сучка, какой была всегда. Ни
одна пластическая операция этого не исправит.
– Кто вы? – Я попыталась вложить в вопрос все то вежливое
отчаяние, которое комом стояло в горле.
– Всегда подозревал, что ты хорошая актриса. И в
мужестве тебе не откажешь… Что ж, если ты решила пойти до конца, то должна была
предположить, что мы поджидаем тебя на конечной остановке. Или совсем потеряла
нюх, дорогуша?
– Я действительно не знаю… Не помню. Должно быть, мы
были знакомы… Я не исключаю этого… Но в таком случае Эрик должен был сказать
вам…
– Твой изворотливый гаденыш-братец уже ничего не
скажет. В отличие от тебя, – он приподнял мой подбородок тонким указательным
пальцем. – Так что собирайся, поехали.
Я почувствовала, что мой подбородок, насаженный на кол этого
властно-вялого пальца, задрожал. Он тоже почувствовал это и впервые улыбнулся,
если можно было назвать улыбкой косметическую растяжку рта.
– Да ты, кажется, слегка струхнула, сучка? О чем же ты
раньше думала? Это взрослые игры, и играть в них нужно по-взрослому. И отвечать
за все, что натворила, тоже.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – я решила
придерживаться единственно верной линии. В конце концов, я так не похожа на
прежнюю Анну, что можно попытаться убедить его в моей полной непричастности к
ней.
– Заткнись и не зли меня.
Он наконец отпустил меня, легко поднялся с кровати и вышел,
не оборачиваясь. Его телохранители даже не дали мне переодеться. Я и сама бы не
стала делать этого, – слишком уж плотоядными были их жгуче-любопытные взгляды.
…То, что я увидела в соседней комнате, повергло меня в шок:
посреди комнаты, в груде развороченных коробок, лежал мертвый Эрик.
Если бы не один из телохранителей, поддержавший меня, я бы
упала рядом с Эриком. Труп человека, который всего лишь час назад ласкал мое
изменившееся лицо, был так несправедлив, так нелеп, так не правдоподобен, что я
отказалась верить в реальность происходящего. Молча освободившись от
телохранителя, даже не соображая, что делаю, я присела перед Эриком на корточки
и требовательно затрясла его за плечо:
