– А им можно верить?
– Вполне. У нас отличные специалисты. Вы можете на них
положиться. Вы можете проснуться однажды утром и все вспомнить. Вы можете
выпить стакан воды и все вспомнить. Вы можете увидеть носки чьих-то ботинок и
все вспомнить. Вы можете услышать какую-нибудь мелодию и все вспомнить…
– Какую мелодию? – Я с надеждой посмотрела на нее.
– Лично мне нравится Эннио Морриконе… Эта тема из
«Однажды в Америке». Вам нравится этот фильм?.. А книгу я действительно
принесла вам.
– Спасибо, – я наконец-то сжалилась над наивной
маленькой медсестрой, – давайте сюда вашу книгу.
…Ничто не могло ударить меня больнее, – книга называлась
«Тайна имени». Самое актуальное название в моем положении.
– Ну и что я должна с ней делать? Прочитать от корки до
корки?
– Вы можете найти имя, которое вам понравится. Которое
вам подойдет, – медсестра постаралась быть убедительной, насколько вообще может
быть убедительным младший медицинский персонал. – Не исключено, что выбранное
имя окажется вашим.
– Обычно человеку не нравится его собственное имя.
Впрочем, меня бы устроило любое. Любое, только бы оно оказалось настоящим.
– Давайте просто посмотрим, – она уговаривала меня.
Легкомысленные губы уговаривали меня. Я впервые за восемь дней заметила, что
глаза у нее разного цвета – один зеленый, а другой – карий…
– Как вы себе это представляете? Вы будете зачитывать
имена вслух, а я должна постукивать хвостом на подходящее для меня сочетание
букв?
– Примерно так, – она легко засмеялась. У нее был
хороший смех. Я улыбнулась ей в ответ. – Можно начинать?
– Валяйте.
Она склонила голову над книгой, забинтованный палец
пробежался по оглавлению. Все имена были расположены в алфавитном порядке,
начиная с древнееврейских и древнегреческих; их носили миллионы женщин, которые
прожили свою жизнь иначе, чем я. Их любили, их насиловали, их завоевывали; они
рожали детей и давили виноград. Я знала о них все – и ничего конкретно. Я знала
обо всем все – и ничего конкретно, и это сводило меня с ума. Холод пронизывал
трубы моего позвоночника, заставлял их гудеть, как орган: должно быть – почти
наверняка – я несколько раз прошла мимо своего собственного имени и так не
узнала его, как не узнала всех мертвых людей на фотографии…
Все бесполезно.
– Хватит. Прекратите, – почти приказала я Насте.
– Хорошо. Если хотите – я уйду. Если так вам будет
легче.
– Мне не будет легче в любом случае… Почему вы
принимаете во мне такое участие, Настя?
Ее лицо сморщилось от жалости и сразу постарело на несколько
лет. Даже глаза показались мне одинакового цвета: один стал темнее, а другой –
светлее. Забавно, должно быть, иметь девушку с разными глазами. Интересно, что
думает по этому поводу ее муж? Или ее парень…
– Не знаю. Я не умею объяснить, я только чувствую… Вы
просыпаетесь утром или ночью совсем одна, в палате, в которой даже толком не
закрываются двери… А в коридоре целую ночь горит свет… Я, например, вообще не
могу спать при свете. Когда-то давно, еще в восьмом классе, я подцепила
воспаление легких. Жутко неприятная болезнь, особенно если учесть, что ничего
выдающегося с тобой не происходит. В больнице я тоже просыпалась по ночам и
думала о разных вещах. О том, что полностью завалю алгебру. Больше всего
почему-то я боялась алгебры, ну, как живого человека, который может мне чем-то
угрожать… Потом я думала о маме. По сравнению с алгеброй это было безопасно.
Потом – о своей собаке. У нас была замечательная собака, колли, она умерла от
рака. Но тогда еще она была здорова, и я думала о ней, я очень ее любила… Потом
о парне, который мне ужасно нравился – он единственный не дразнил меня за
разные глаза… А вы? О чем думаете вы? Вы пытаетесь кого-то вспомнить – и у вас
ничего не получается, – на глазах Насти показались быстрые легкие слезы, –
значит, нужно, чтобы кто-то был рядом с вами… Чтобы вы не думали, что вы
совсем-совсем одна…
– Можно я вас поцелую, девочка? – вдруг сказала я, и
сердце мое сжалось от благодарности к медсестре.
Настя наклонилась, и я поцеловала ее в беззащитно-нежную
щеку – единственный человеческий порыв за восемь дней кошмара; единственное,
что оказалось в моем беспросветном настоящем.
– Все будет хорошо. Вы мне верите? – серьезно сказала
она.
– Верю. Только я не одна. Кроме вас, меня навещают
разные серьезные люди. Похоже, что у них накопились вопросы ко мне.
– Я знаю. Мне не нравится этот тип. Чего он хочет от
вас?
Я вспомнила фотографии, которые мне показывал капитан
Лапицкий; чего они от меня хотят – хороший вопрос. Чего хотят от меня трупы на
снимках? Или они не могут простить мне, что я оказалась жива?.. Как только я
вспомнила о крови на фотографиях, у меня разболелась голова, – если верить
капитану, я была каким-то образом причастна к убийству. Вот только в роли кого
я выступала? Куда и откуда шла женщина, которую капитан представил мне как меня
самое?
– У вас есть зеркало, Настя? – дважды за сегодняшний
день я попросила зеркало. И если струсила в первый раз, то теперь не собиралась
отступать.
– Да. От пудреницы. Вас устроит? Вы ведь хотите
посмотреть на себя, правда?
Правда, правда, девочка.
Настя вытащила из кармана халата пудреницу и протянула ее
мне.
– Знаете, – бесхитростно сказала она, – я ношу зеркало
в кармане уже неделю. Очень неудобно, у меня в пудренице защелка ненадежная… Но
я ждала, что вы попросите зеркало. Я думала, вы сделаете это в первый день, как
только придете в себя.., но вы попросили только сейчас. Даже странно.
Действительно странно. Я вдруг поймала себя на этой мысли:
почему я попросила зеркало только сегодня? Ни одна нормальная женщина так бы не
поступила, она бы начала жизнь после комы с обнюхивания себя. Неужели в прошлом
мне было так наплевать на свою внешность, неужели я так боялась ее? Или –
наоборот – была так в ней уверена? Или – наоборот – не хотела иметь ничего
общего с собой, сбросить ее, как змея сбрасывает кожу?..
– Скажите, Настя, я очень некрасивая? – спросила я
медсестру, вертя в руках пудреницу и не решаясь взглянуть в нее.
– Я не знаю… – видимо, она была слишком молода, чтобы
соврать мне. – Очень трудно определить сразу. Иногда вы кажетесь мне красивой.
Когда не думаете о том, кто вы. Или когда вы не приходили в себя целых два
месяца. Я видела вас. И думала – как жаль, что такая красивая женщина может
умереть…
Я щелкнула замочком пудреницы и отчаянно-смело поднесла
маленькое, запорошенное мелкой терракотовой пылью зеркальце к глазам. Сердце
мое отчаянно колотилось – «возвращение памяти, возвращение прежней жизни может
произойти внезапно». А хочу ли я знать о своей прежней жизни? Что, если глаза в
зеркале скажут мне такое, о чем я предпочла бы никогда не узнать?
