Но отступать было глупо – Настя, не отрываясь, смотрела на
меня: будь ее воля, она бы сама влезла в зеркало, чтобы ничего не пропустить.
Ты слишком плохо думаешь о ней. Посмотри-ка лучше на себя…
Ты делаешь это впервые за два месяца, и неизвестно, что тебя ждет…
Ничего необычного.
В зеркале не оказалось ничего необычного. Оно было слишком
маленьким, чтобы вместить мое лицо, я увидела лишь глаза и часть носа – до
тонких ноздрей. Его восковые крылья свидетельствовали лишь о долгом заточении в
четырех стенах, не больше. Я провела по нему пальцем и прижала ноздри к
выпятившимся губам – только для того, чтобы ощутить мой собственный запах,
слишком ненадежный для того, чтобы что-то вспомнить. Я проделывала это
неоднократно, наедине с собой; теперь – совершила то же самое в присутствии
зеркала…
Ни запах, ни кожа никого мне не выдали.
Оставались только глаза, в которые я все еще боялась
взглянуть. Я вдруг поймала себя на мысли: если бы они были такими же разными,
как у медсестры Насти, мне было бы намного легче. Маленькая деталь, по которой
кто-то может опознать меня, вызов симметричной природе человека.
…Но глаза были самыми обычными, только цвет был
мутно-неопределенным – должно быть, оттого, что я слишком долго пребывала в
беспамятстве. Свет не проходил в их глубину.
Или это они не выпускали свет из меня?
Они тоже стоят на страже. Все против меня. Вот и отлично.
Я вдруг отбросила жалкую чужую пудреницу в сторону,
приподнялась и ухватила ничего не подозревающую медсестру за лацканы
накрахмаленного халата. Но от этого мне стало только хуже. Выпустив гремящую,
как жесть, ткань, я протянула Насте свои открытые ладони.
– Скажи мне, пожалуйста, чьи это руки?! Чьи они? Кому
они принадлежат на самом деле?!. И эти глаза? – Я изо всех сил ударила себя по
глазам. – Что они видели раньше?!. Скажи мне, что? Я больше не могу… Не могу
так… Не могу, не могу…
Она крепко обняла меня за плечи, встряхнула и снова прижала
к себе:
– Ну, успокойся, успокойся, прошу тебя… Прошу тебя… Все
будет хорошо, нужно только подождать… Все обязательно вернется, вот увидишь… Ты
проснешься и вспомнишь… Или вспомнишь просто так…
Ее руки очень хотели успокоить меня – и не успокаивали.
Никто никогда не сможет меня успокоить. «Никто» и «никогда» – это единственные
слова, которые принадлежат мне по праву.
– Все-все. Все в порядке, – мне стало стыдно за глупую,
но неизбежную истерику, я молча высвободилась из рук медсестры. – Простите
меня.
– Ничего. Хотите сигарету?
Сигарета. Это что-то новенькое. Я даже не думала о куреве
(откуда только это слово – «курево»?), ни разу об этом не вспомнила…
– Хочу. Давайте сюда ваши сигареты.
Настя вытащила из карманов, казавшихся бездонными, целую
россыпь сигарет. Удобно устроившись у меня в ногах, она аккуратно разложила
сигареты перед собой – ни дать ни взять маленькая девочка с фантиками…
– Какие предпочитаете? – весело, даже чересчур весело
спросила она.
– Все равно. Я даже не знаю, курила ли я когда-нибудь
раньше.
– Вот сейчас и узнаем, – Насте очень хотелось
поддержать меня. – Во всяком случае, одной вашей тайной станет меньше.
Выбирайте – есть «Мальборо», «Житан» для особо продвинутых и «Беломор» для
особо стильных…
– Даже не знаю.
– Или вот еще – гордость коллекции. Очень крутые
сигареты, такие не продаются, их презентуют нашему Теймури в знак особой
благодарности за удачно склеенные черепа. Я даже названия не могу прочесть.
Берите…
– Теймури – это кто? – Я осторожно, двумя пальцами,
взяла длинную тонкую сигарету и поднесла к лицу: ореховый запах мог бы
пообещать мне что угодно.
– Наш ведущий нейрохирург. Мировой мужик. Это он вас
собрал. Давайте я вам прикурю…
Настя щелкнула зажигалкой.
Ничего себе испытание. Я осторожно затянулась и тотчас же
закашлялась. Очарование легкого орехового запаха сразу ушло, но я мужественно
продолжала вдыхать дым и спустя минуту почувствовала себя лучше.
– Ну как? – спросила Настя, испытующе глядя на меня.
– По-моему, неплохо. По-моему, я была заядлой
курильщицей, – я позволила себе улыбнуться, ведь еще никто не запрещал мне
маленькие радости.
Голова с непривычки кружилась, я даже почувствовала легкое
опьянение и стала исподтишка наблюдать за Настей, которая искусно выпускала дым
через ноздри.
– Здорово у тебя получается, – одобрила я. – Теперь
будем курить вместе…
– Я не против.
Мы рассмеялись, довольные друг другом.
– А теперь расскажи мне об этом твоем нейрохирурге, –
должно быть, это тот самый врач с труднопроизносимым грузинским отчеством.
Отчество было первым, что я не запомнила, но имя оказалось вполне ласковым,
похожим на неумелую, но старательную трель флейты – «Теймури»… За неделю я уже
несколько раз общалась с ним – обстоятельные разговоры с умолчанием диагноза и
риторическими вопросами; невинные на первый взгляд ловушки – то, чего я боялась
больше всего.
– Потрясный мужик! Умница и красавец, и потом, такая
борода! Тебе нравятся бородатые грузины?
– Не знаю… – я действительно не знала.
– Первые полгода я пыталась его закадрить, но он
неприступен, как витязь в тигровой шкуре. Ты почему улыбаешься?
– Не знаю… Твой витязь в тигровой шкуре, ты сама, этот
дурацкий капитан из органов – круг знакомых растет, – мне пора заводить
записную книжку, ты не находишь?
Я легкомысленно произнесла это и тотчас же осеклась: тогда в
эту же записную книжку стоит внести и погибшего Олега Марилова. И погибшую
женщину, имени которой не знаю. Была ли у меня в прошлой жизни записная книжка?
И если да – то кто в ней отирался?
…Додумать я не успела – дверь палаты резко распахнулась, и
на пороге, как будто материализовавшись из Настиного необязательного трепа,
появился высокий бородатый человек в халате нараспашку.
Я уже видела его – в самый первый день, когда пришла в себя,
и потом. Видела смутно, как сквозь пелену, как сквозь слюдяное оконце дома, в
котором я никогда не была. Он приходил ко мне нечасто, во всяком случае – реже,
чем другие врачи (все они были для меня на одно лицо). Но оставался надолго –
особенно в первые дни.
Нейрохирург мгновенно оценил обстановку – мизансцена была
еще та: медсестра и пациентка, расположившись в непосредственной близости друг
от друга, самозабвенно курят сигареты.
– Привет, девчонки, – хмуро сказал он. – Это что еще за
посиделки?
Настя густо покраснела – то ли от смущения, то ли от еще не
до конца изжитой влюбленности. Но, несмотря на румянец, она спокойно затушила
сигарету и вполне независимо произнесла:
