Но телохранитель за спиной босса никого не интересовал, сам
босс, после четырех хлопков, которые даже сначала никто не принял за пистолетные
выстрелы, заваливался на стол, заливая кровью белоснежную скатерть, цветы и
платье Марго.
Четыре выстрела. Почему четыре, тупо думала я, ведь у Олега
было только три патрона. Мой выстрел не в счет, он был адресован другому
человеку…
Марго не кричала. Ее лицо исказила судорожная улыбка
непонимания, не обращая внимания на темную кровь, забрызгавшую ей платье и
лицо, она склонилась над телом Кожинова, нежно и трепетно, так же, как
склоняются надо лбом больного ребенка. Происходящее не укладывалось в ее гордой
голове.
«Милый, милый, что с тобой?» – в каждом углу огромного зала
слышался ее просящий шепот.
Этот шепот влюбленной женщины, казалось, парализовал Олега,
он терял драгоценные секунды всеобщего замешательства – одну, две, три…
– Марго! – он и не думал бежать, завороженный женщиной,
которую любил. – Марго… Я не…
Это были его последние слова. Он упал, изрешеченный пулями,
стреляли сразу из нескольких мест – все уже пришли в себя. Визг женщин
переплетался с деловитым спокойствием мужчин, бросившихся к столику Кожинова.
И молчанием Марго.
Убитый актер, лежащий в луже крови на натертом до блеска
паркете, казалось, никого не интересовал. Я знала, что это лишь вопрос
нескольких секунд, может быть – минуты.
Нужно уходить, ему ты не поможешь, ты сделала все, что
могла, трезвая Анна.
Стараясь не привлекать внимания, я вышла из зала, крепко
прижимая к груди поднос, который заслонял пистолет, и зажимая рот рукой:
скромную девушку стошнило при виде обильно льющейся крови, только и всего.
Должно быть, у меня получилось довольно правдоподобно: никто
меня не задерживал, никому до меня не было дела. Увидев на пути в коридор
подсобки стайку праздных официанток, я сказала срывающимся придушенным голосом:
– Там… Там убили… Хозяина убили…
Девушки бросились к дверям в зал, которые еще никто не
догадался закрыть. Это предоставило мне свободу маневра: все так же имитируя
шоковое состояние (на всякий случай) и держась за стену, я добрела до подсобки,
как в тумане спрятала пистолет, предварительно стерев с рукояти отпечатки
пальцев официантской заколкой. Но стоило мне заложить кирпич на место, в дверях
подсобки выросла туша Герберта Рафаиловича.
– Что ты здэс дэлаэшь? – спросил он. Ни следа от
армянской вальяжности в голосе и фигуре.
– Там . Убили… – попыталась выкрутиться я.
– Знаю. Что ты здэс дэлаэшь?
– Ничего.
Его моментально ставшие холодными и собранными глаза ощупали
меня.
– На выход, бистро, – властно сказал он. – Чэрэз пять
минут закроют всэ двэри.
– Что? – не поняла я.
– Чэрэз чэтыре. Машина за углом, «пятерка», пикап.
– Вы? – Я не могла поверить. Толстый метрдотель тоже
участвует в этом грязном деле. – Вы тоже…
– Бистро, прэлэсть моя!
Я подчинилась, я сразу же нашла заботливо открытую дверь,
указанную армянином, – она выходила на улицу, в тыл дому, пробежала до угла и
села в «пятерку». За рулем околачивался Виталик.
Совершенно опустошенная, я легла на заднее сиденье и только
теперь почувствовала настоящую тошноту. Виталик резво взял с места.
Несколько минут мы ехали молча.
– Как прошло? – наконец спросил Виталик.
– Лучше не бывает, – мне не хотелось разговаривать.
– Мужичок-то наш уже того… У святого Петра? Я вспомнила
залитые кровью грудь и лицо Кожинова, квадратную челюсть, превратившуюся в
крошево.
– Не знаю. Да.
– Ну, с боевым крещением, королева. Добро пожаловать в
ряды ниндзя-черепашек.
– Оставь меня в покое.
– А говорила, не справишься. – Виталик никак не хотел
заткнуться. – Видишь, глаза боятся, а руки делают. А актеришко? Тоже Богу душу
отдал?
– Замолчи.
– Ладно, молчу.
Он действительно затих, и остаток пути мы ехали молча. Я
даже не следила за дорогой, все будет так же: дурацкий особняк, решетки на
окнах, кроссворды Виталика. А может быть, они потеряют ко мне всякий интерес? И
остаток жизни я буду вынуждена гнить в этой образцово-показательной тюрьме с
камином, лишь изредка выезжая на королевскую охоту?..
Первые приступы тошноты прошли, и неожиданно пришел покой.
Именно это чувство должна испытывать Анна: сделала свое грязное дельце и
красиво ушла. Красиво уйти – в этом есть смысл. Я старалась не думать о Марго и
Олеге, я ни в чем не виновата, я искренне пыталась спасти его, я даже рискнула
своей жизнью. Ничего не получилось. Не нужно тебе никого спасать, Анна. Ты не
спасительница. Судьба очередной раз ткнула тебя в твое собственное корыто: к
черту сантименты, будь собой. Ты неплохая машина для убийств, пора выходить на
профессиональный уровень. Эта мысль убаюкала меня, и, незаметно для себя, я
уснула.
…А проснулась от тяжелого удара по щеке, это не была
театральная пощечина Олега, так бьют собаку за лужу на персидском ковре.
Вскрикнув от боли, я открыла глаза: в машине сидел Лапицкий. Его лицо сияло,
даже складки у рта разгладились, а жесткий подбородок стал мягче.
– Это тебе за самодеятельность, – сказал он суровым
голосом, совершенно не соответствующим смягчившемуся подбородку. – Твое
счастье, что все срослось как надо. Зачем ты убила телохранителя?
– Вы и это знаете?
– Хотела спасти этого сопляка, да? В кого тебе
приказано было стрелять?
– Какая разница, если они оба мертвы. Все получилось
именно так, как вы хотели. Теперь вам дадут звезду. На грудь и на погоны.
– Ты дура. Говори, хотела вытащить и помахать платком в
аэропорту? Хотела спасти?
– Да, да, да…
– Ну что ж, ты дала ему шанс. Он им не воспользовался,
это было его право.
– Я сделала это только потому, что вы обещали ему
свободу. Вы, а не я. Обещания нужно выполнять, вас этому не учили в вашем
гнусном ведомстве?
– Ты решила выступить в роли моего адвоката? Я в этом
не нуждаюсь. А вообще, ты молодец. Девка что надо. Я в тебе не ошибся. И
стреляешь идеально, когда хочешь. А здесь нужно вдохновение, наитие, по-другому
не назовешь. Я знал, что ты такая. Тебя не взнуздать.
Странная характеристика. Я ожидала чего угодно, только не
этого. И в то же время в глубине моей души рос протест против этого человека,
который обращается с моей жизнью как хочет. Давно пора поставить его на место.
– Слушай, ты, дерьмо, – твердо сказала я, глядя перед
собой. – Ты можешь использовать меня как хочешь, ты можешь держать меня за
своими сраными решетками сколько угодно, но не смей называть меня девкой. Может
быть, я и была девкой, но только не для тебя. Иначе ты плохо кончишь, обещаю
тебе. Ты ведь знаешь мой послужной список.
