– Точно такая, как я думал! – восхищенно сказал
капитан, пропустив «дерьмо» мимо ушей.
Но его дешевое опереточное восхищение мало трогало меня.
– И еще одно. Не смей называть меня сукой. Потому что
сука – это ты. Легавая сука. А я всегда буду свободной, куда бы ты меня ни
засадил.
Эти слова всплыли на поверхность из самых глубин моего тела,
и я имела на них право, потому что действительно была свободной: я была
свободной от тщетных попыток вспомнить прошлое, которое больше не волновало
меня. Я была свободна от поиска себя самой – я ухе нашла себя, когда
почувствовала покой от пистолета в руке, от упоительной власти над человеком.
Должно быть, Анна перешла на новую ступень: теперь ей недостаточно было
сомнительной сиюминутной власти над плотью мужчин, ей была нужна абсолютная
власть над плотью вечности. Эрик убит, Фигаро убит, единственные люди, к
которым я относилась с симпатией, убиты. Слово «любовь» ни о чем мне не
говорит, пустой звук, мятый фантик копеечной карамели. Гореть тебе в аду, Анна,
но там ты найдешь приятное общество. Впрочем, отправляться в ад я не
собиралась. Я собиралась с шиком пожить, Лапицкому нужна такая циничная стерва,
как я, у меня всегда будет достаточно работы. Здесь наши интересы совпадают, я
постараюсь не разочаровать ни его, ни себя… От этого внезапного осознания,
обретения себя я даже не услышала, о чем мне говорит Лапицкий.
– Ты зарываешься, детка. Вспомни, кем ты была? Куском
мяса на операционном столе: больничный халатик, краше в гроб кладут, протертая
каша на завтрак, – «я могу на что-то надеяться, доктор?»… Вспомни, из какого
дерьма я тебя вытащил! В лучшем случае просидела бы в психушке, где тебя
бесплатно трахали бы санитары, где тебя закололи бы до полной невменяемости. А
потом – потом ты тоже приползла ко мне, просить защиты. Я все для тебя сделал,
вот только у тебя оказалась короткая память…
– Все сделал, конечно, посадил в клетку, держал черт
знает где… Сегодня я сполна с тобой расплатилась.
– Ошибаешься, детка. Все только начинается… Впрочем,
может, хочешь спрыгнуть на ходу? Самолет на Париж еще никто не отменял.
– Нет, – сказала я, вдруг почувствовав, чем соблазнил
меня Лапицкий: он подарил мне возможность самой выбирать игры и игроков. И хотя
в глубине души я знала, что игры эти – всего лишь банальные наперстки, где полно
подставных персонажей и выигрыш всегда будет за мной, отказаться от этого я уже
не могла. Я вспомнила. Я все вспомнила. Но не собственную жизнь, нет, ощущения,
которые были определяющими в той, прошлой Анне. – Нет, я не хочу спрыгнуть на
ходу. Я остаюсь. Я буду работать с тобой.
Даже капитан не ожидал такого. Он почесал переносицу и
вопросительно посмотрел на меня:
– Да? Выражаешь свободную волю свободного человека?
– Именно.
– Но это довольно грязная работа, не отмыться, детка.
– Плевать.
– Сегодняшний день ты провалила.
– Больше провалов не будет. Обещаю легкие импровизации
на пользу великой цели.
– Ах ты, мать твою… Попробуй после этого не назови тебя
сукой! Прости, это последний раз.
– Хорошо. Я буду работать с тобой. Только выстраивать
все буду сама. Не возражаешь, капитан? Или уже майор после сегодняшнего вечера?
– Начальство скупо на звания, как Ставка на медали в
начале войны. Придется покорячиться.
– Мне нужно привести себя в порядок. Ты можешь создать
мне условия? – деловитым тоном спросила я Лапицкого, который все еще не мог
прийти в себя от неожиданных перемен во мне, хотя всеми силами и пытался это
скрыть.
– Условия?
– Ну да. Чтобы не было решеток на окнах, чтобы не было
этого дурака Виталика…
– За что, королева? – вяло оскорбился с водительского
места Виталик, но теперь он волновал меня не больше, чем трупик раздавленной
кошки на дороге.
– В какой порядок? Ты в отличной форме, девочка, –
капитан смотрел на меня, как будто видел впервые.
– Я лучше знаю. Или не в интересах ваших грязных дел
иметь объективно симпатичную телку?
– Хорошо, – Лапицкий сдался. – Что нужно?
– Хорошая косметика. Не дешевка фабрики «Московская
заря», а настоящая французская. Самая дорогая. Впрочем, ее я выберу сама.
– С меня голову снимут. Никто таких финансов мне не
даст… Мы же бюджетная организация.
– Интересно, – задумчиво произнесла я, – сколько бы
заплатила какая-нибудь частная конкурирующая фирма за убийство такого
человечка, каким был покойный Кожинов, ты как думаешь?
– Но ведь не ты убивала! – искренне возмутился капитан.
– А кто тебе сказал, что убивала не я, Костик? Ты
позволишь так себя называть, раз уж мы коллеги? – Я откровенно издевалась над
Лапицким. – Ведь в пистолете Фигаро было три патрона? Три. Ты сам ему сказал.
– Допустим, – медленно произнес капитан, – что из того?
– Но выстрелов-то было четыре! Следовательно, один из
них – мой. Рассуждая логически.
– Ты же не стреляла в Кожинова, – капитан даже стукнул
ребром ладони по колену, – не стреляла, признайся!
– Кто знает, кто знает… Или был кто-то еще? Наблюдающий
за наблюдателями, а? Тройное дно?
– Умная сука! – Он не мог сдержаться. – Прости, прости,
буду штрафовать себя за непочтительное обращение… И отдавать наличными.
– В валюте, пожалуйста. Куда мы едем?
– Я, собственно, хотел предложить тебе…
– Неужели личные апартаменты в президентском номере
отеля «Метрополь»?
– Похуже, конечно. Говорю тебе, у нас бюджетная
организация. Но кое-что я тебе подобрал.
– Отлично, – характер нашей беседы изменился, теперь
уже я, незаметно для всех, стала играть первую скрипку. – Валяйте, гражданин
начальник…
Виталик вез нас по улицам ночной Москвы, которую я открывала
для себя заново: агрессивные иномарки, свирепо подрезающие наш допотопный
пикапчик, неоновые огни вывесок и щитов, окна домов, за которыми протекала
поразительная человеческая жизнь, дрожание зимнего воздуха. Я не знала, не
помнила этих улиц, но это был единственный город, в котором могла жить Анна,
следовательно, нужно уважать ее выбор.
– Куда мы едем? – спросила я у Лапицкого.
– В сторону «Кропоткинской». Есть там одно гнездышко в
твоем стиле. Там и остановимся.
– Все вместе? – Я презрительно посмотрела на Виталика.
Лапицкий даже обиделся:
– Зачем вместе? Там будешь жить ты одна.
– И вы не зайдете на чашку чаю, гражданин начальник?
– Зайду, зайду, – ухмыльнулся он, – куда ж я денусь. Мы
наконец приехали. Виталик лихо припарковался в одном из тихих московских
переулков: сюда не доносился вечный гул Садового кольца, и царила
патриархальная тишина.
