– Да ни в чем я вас не подозреваю. Это не моя
компетенция, успокойтесь, – он не хотел задеть меня и все же задел: наверняка
он знает, что ко мне ходит этот мрачный капитан из органов; наверняка они даже
говорили обо мне.
– Вы говорили обо мне с капитаном?
– Каким капитаном? – Нет, врать он положительно не
умеет, мне показалось, что даже борода у него вспыхнула.
– С тем, что ходит ко мне, как на работу.
– Я прав, вы действительно умны, – Теймури помедлил,
подбирая слова. – Умная девочка. Мы действительно говорили, и довольно
откровенно.
– О чем?
– О том, что судебно-медицинской экспертизы вам не
избежать. Я пытался убедить его, что вы действительно страдаете амнезией…
Насколько профессионально я могу судить…
– Вы сами-то в это верите? – перебила я его.
– Да, – серьезно ответил Теймури. – Да. И природа вашей
амнезии – в защитной реакции психики, которая не хочет быть разрушенной… Не
волнуйтесь, этого я не сказал, вы мне симпатичны… И потом, за те два месяца,
что вы были в коме, я привык к вам, – он обезоруживающе улыбнулся, – как к жене
привыкают. Грузинские мужчины очень привязчивы… Но это так, беллетристика.
Кстати, о беллетристике, – что это вам притащила наша сумасшедшая медсестра?
Не дожидаясь ответа, он взял книгу, оставленную Настей,
повертел в руках, потом беспечно полистал, не углубляясь в содержание:
– Решила принять участие в вашей судьбе, девчонка!
Гоните ее в шею, если будет надоедать. И мой вам совет не стоит курить. Насчет
коньяка я тоже пошутил. Когда-нибудь выпьем с вами хорошего грузинского вина…
– Когда? Когда станут известны результаты
судебно-медицинской экспертизы?..
Он постарался сохранить невозмутимость и сделал вид, что
пропустил мое замечание мимо ушей.
– Я уезжаю. Всего лишь на три недели. Домой, в Грузию.
Еще два месяца назад должен был уехать. Но вы казались мне тяжелым случаем, я
не мог вас оставить… Теперь вы пришли в себя и…
– И больше не кажусь вам тяжелым случаем.
– Во всяком случае, в чувстве юмора вам не откажешь…
Думаю, что за три недели ничего не произойдет.
– Ну, если до сих пор ничего не произошло…
– Вы действительно хорошо себя чувствуете? – Он
пристально смотрел на меня. – Никаких необычных ощущений? Что-то вроде тошноты
или чего-нибудь подобного?
– По-моему, я стоик; и на такие вещи стараюсь не
обращать внимания, – не стоит раскисать перед этим вальяжным баловнем судьбы. –
А что?
– Нет, ничего… Когда приеду – у нас будет время
поговорить… Есть одно обстоятельство, очень важное… Но вы к нему не готовы – вы
еще слишком слабы. И останетесь в клинике ровно столько, сколько понадобится. Я
обещаю вам, что с вами ничего не случится. Вы мне верите?
– Да. Тем более что ничего другого мне не остается. Вы
выглядите очень усталым…
Теймури попытался улыбнуться мне, нагнулся к кровати,
осторожно укрыл меня одеялом до самого подбородка и посмотрел мне в глаза:
– Как же все-таки вас зовут, хотелось бы мне знать…
– Мне тоже, представьте себе, – сказала я, и впервые
эта мысль не доставила мне боли. – Вы очень странно действуете на меня. Я
действительно чувствую себя в безопасности с вами… Как будто мы давно знакомы.
– А мы действительно давно знакомы, – Теймури был
серьезен, – целых два месяца. Я же говорил, что успел привязаться к вам. Мы
продолжим эту тему после моего приезда.
– Да-да… Должно быть, трудно общаться с человеком, у
которого даже нет имени?
– Я тоже думал, что трудно. Но оказалось – легко…
* * *
…Настя по-прежнему приносит мне книжки. Теперь это совсем
другие книжки – «беллетристика», как сказал бы уехавший Теймури; или нет –
«бэлэтрыстика», именно так, с грузинским акцентом, презрительно-оценочный
вариант… Яркие обложки захватаны нетерпеливыми наивными руками, мягкие
переплеты надорваны, и обязательно не хватает нескольких страниц в начале.
Иногда в конце, – но мне плевать. Если финал не вырван с мясом – я вполне
обхожусь им одним. Все книжонки похожи друг на друга, имена авторов и имена
героев меняются местами без всякого ущерба для действия; единственное, что
привлекает меня, – почти животный жизнерадостный идиотизм ситуаций. Но нужно
отдать им должное – всем этим картонным героинькам: с утра им еще удается
убедить меня в фальшивой мысли, что все будет хорошо. Вечера проходят тяжелее –
в ожидании снов, которые не наступают. Я бесцельно шляюсь по пустынным
коридорам своей стерильной памяти, надеясь натолкнуться хотя бы на что-нибудь:
никакого мусора, в котором можно порыться и что-то выудить для себя, никакой
смятой жести, никаких обрывков воспоминаний.
У меня нет привычек.
У меня нет пристрастий.
У меня нет любимых сигарет. У меня нет любимых блюд, хотя,
объективности ради, нужно отметить, что кухня клиники не блещет разнообразием.
У меня нет любимого времени суток; мне все равно, как спать: на животе или
спине, со светом или без. Медицинские процедуры не раздражают меня; электроды,
обсевшие мою бедную голову, как пиявки, не раздражают меня; даже капитан
Лапицкий – самая большая, самая вдохновенная пиявка – не раздражает меня… Он
по-прежнему приходит ко мне почти каждый день, изматывая повторяющимися вопросами.
Он все еще расставляет мне силки и ловушки, в которые я не попадаю: приманки,
лежащие в них, безотказно действуют на любого нормального человека, но меня не
привлекают. Я равнодушно обнюхиваю их и бреду мимо.
Но я знаю, что где-то должен быть конец пути.
Что будет ждать меня там?
Закрытая психиатрическая больница для неопознанных
преступников? Закрытая психиатрическая больница для неопознанных жертв? А если
я все-таки опознаю себя или меня все-таки опознают другие?
Я так устала бояться произошедшего со мной, что согласна на
любой исход, – только бы он был определенным, только бы он назвал мое настоящее
имя. А если этого не случится, успею ли я обрасти привычками, привязанностями и
любимыми сигаретами до того, как сойду с ума окончательно?..
Никто не может ответить мне ни на один вопрос – так почему
же все требуют каких-то ответов от меня? Мне не нравится эта игра.
* * *
…Сегодня он изменил себе первый раз – капитан Лапицкий.
Я, как всегда, ждала его с утра – обычное время для
утомленного правосудия, – но утром он не явился. Я даже не смогла по-настоящему
обрадоваться этому, хотя ежедневная игра в вопросы и ответы утомляла меня. Так
утомляла, что я всерьез начала подумывать о том, чтобы облегчить ему работу,
признаться во всех смертных грехах. Сказать то, что он так хочет от меня
услышать. Подтвердить любые снимки, любые убийства и взять на себя что-нибудь
еще, если это доставит ему удовольствие. Эта мысль пришла мне в голову совсем
недавно и даже развлекла меня. Почему нет – тем более что капитан успел рассказать
мне о своем друге Олеге Марилове множество маленьких милых историй. Я
догадывалась, что он делает это, следуя четким инструкциям относительно моего
диагноза: даже случайно упомянутая фраза, даже ничего не значащая деталь могли
вернуть мне память.
