Конечно, такие люди не могли не импонировать Лещу, ему
всегда нравились смертники, он от них с ума сходил. Я открыто посмотрела на
Леща:
– Скажите только, они действительно стоят того, что
из-за них погиб человек?
После недолгой паузы Лещ тихо сказал:
– Да. Они этого стоят.
Еще бы не стоили, милый Михаил Юрьевич, романтическая душа,
почти что Лермонтов, за такой компромат любой уважающий себя журналист полжизни
отдаст, и ни одной строки не правды, и судьба зарвавшегося московского монстра
может быть решена в несколько дней!
– Они этого стоят, – еще раз произнес Леш.
– Егор сказал то же самое. Он ничего не боялся, –
прости меня, маленький человек, хотя бы после смерти ты побыл героем, – он не
боялся. Он очень хотел, чтобы эти документы попали к вам. Он говорил, что вы
единственная не продажная компания в этой стране.
– А вы как думаете?
– Никак. Я не смотрю телевизор. Но это неважно. Я не
поверила в его слова о смертном приговоре… Наверное, потому, что не смотрю
телевизор. Егор сказал, что убивают и за гораздо меньший компромат. И что ему
важно, чтобы эти документы попали к вам. Что за ним от самого вокзала следили,
хотя он и приписал это разыгравшемуся воображению, но стоит подстраховаться.
Ему сказали, что вы будете в Москве ближе к вечеру. И он решил отдать бумаги
мне. И если что-нибудь случится, я должна передать их вам. Если не дождусь его
у ресторана «Прага» в три часа дня. Я сказала, что останусь с ним, что мы можем
отправиться туда, где много людей, что ничего не случится. Он не слушал.
Я замолчала.
– Если вам тяжело говорить, можете не продолжать.
– Нет-нет, все в порядке. Егор сказал, что документы
важнее. И что пока они не переданы вам, его жизнь и жизнь людей, которые ему
помогали, в опасности. И моя тоже, если я сейчас возьму их. Он сказал: ты
можешь отказаться, я пойму.
– Вы не отказались.
– Я не отказалась. Мне плевать на то, что там написано,
наверняка ничего нового, еще одна грязь, которая и так всем известна.
Коррумпированные чиновники, которые гребут миллиарды, – кого сейчас этим
удивишь? Одним выведенным на чистую воду подлецом больше, одним меньше, какая
разница? Но меня попросил об этом близкий человек, которому угрожает смерть,
разве я могла отказаться, если бы это хоть как-то могло помочь ему?
Что-то новое появилось во взгляде Леща, что-то похожее на
сдержанное уважение. Иначе и быть не должно, работа на телевидении приучила его
к ненавязчивому пафосу изложения, красивые жесты всегда трогают его; люди,
подобные Михаилу Меньших, с готовностью оперируют понятиями «жизнь» и «смерть»,
это именно их образ жизни. Сейчас нужно чуть-чуть сбить планку, чтобы совсем не
уйти в героизм. Героизма за время, прошедшее после Приэльбрусья, у секретарши
явно поубавилось, она все-таки слабая женщина.
В глазах моих стояли слезы. Они аккуратно скатывались по
щекам к подбородку. Как бы извиняясь за них, я тихо сказала:
– Вы обещали кофе.
– Да. Простите. Я сейчас.
Я видела, как он заваривает кофе, полускрытый стойкой из
белого дерева. Интересно, кто же убирает такую прорву квадратных метров,
подумала я, все выглядит относительно чистым и ухоженным.
…Когда он вернулся к кровати, я пыталась встать.
– Лежите, лежите, вам нельзя вставать. Голова кружится?
– Есть немного.
– Похоже, у вас сотрясение.
Сотрясение – не то слово, Игнат постарался на славу, который
раз помянула я инструктора.
Лещ снова уложил меня в постель и заботливо накрыл одеялом.
Устроившись на подушках и удобно уложив раненую руку, я взяла чашку кофе.
Сделав несколько глотков, отставила ее и похвалила Леща:
– Вы прекрасно завариваете кофе.
– Я все делаю прекрасно, – в этой фразе не было и
намека на кокетство, только констатация. – А сейчас отдыхайте.
Очень мило с его стороны, тем более сейчас, когда мое
сознание плывет, покачивается, как лодка на волнах. А для того, чтобы
обработать Леща, мне нужна ясная голова.
Лещ еще не отошел от моей постели, когда раздался
настойчивый звонок в дверь. Я вздрогнула.
– Не волнуйтесь. Это Эдик. Врач.
Эдик оказался несерьезным молодым человеком, больше похожим
на бас-гитариста какой-нибудь продвинутой группы, чем на врача: длинный
неухоженный хайр (привет Анне от старых системных хиппи), такая же неухоженная
джинса, дешевые серьги в ушах, дешевые перстни на пальцах.
– Врач? – с сомнением произнесла я.
– Не обращайте внимания на внешность, – успокоил меня
Лещ. – Лучший хирург Москвы.
– Именно, именно, – весело подтвердил лучший хирург. –
Меня даже в Кремлевку звали, отказался, идиот. Ненавижу властей предержащих.
Так бы и резал их скальпелем, невзирая на клятву Гиппократа. – Эдик прижал руки
к груди:
– Пардон, пардон, ты не в счет, Лещарик! Тебя бы пришил
мирно, ты бы у меня из наркоза не вышел. Самая милая смерть.
– И на том спасибо.
Эдик долго мыл руки – гораздо дольше, чем осматривал рану.
Он аккуратно снял бинты, наложенные с вечера Лещом, мимоходом похвалив его за
профессиональную перевязку, и углубился в изучение ранения.
– Что, в спину стреляли?
– Получилось, что в плечо, – мягко поправила я Эдика;
хороша была бы я сейчас, если бы Костя выстрелил как-то иначе!
– Ненавижу оружие. Ненавижу всех этих наемничков! Так
бы и резал их скальпелем, невзирая на клятву Гиппократа. Но, в общем, будем
считать, что вам крупно повезло, девушка. Пуля навылет, кость не задета, мясо
заживет, будет лучше прежнего… Выше, ниже, вправо, влево, – вы бы здесь не
лежали и не смотрели бы на меня такими прекрасными глазами.
– Таким прекрасным глазом, – я улыбнулась. – Один, к
сожалению, не видит.
– Ну, это временное явление.
– Когда ты только пострижешься, Эдинька, как тебя
только начальство терпит и пациенты не боятся? – не к месту спросил Лещ.
– Меня все обожают, Лещарик, ты же знаешь. А волосы
стричь – последнее дело. Вдруг не вырастут?
– Волосы не зубы, вырастут, можешь не беспокоиться. Что
с Анной?
– Будем считать, что легко отделалась, – сказал Эдик,
заканчивая осмотр и задав мне несколько вопросов о самочувствии. – Значит, так,
Лещарик. Сотрясение того, что есть в этой прекрасной головке. Пока ее трогать
нельзя. Пусть полежит у тебя дня четыре, я попозже заскочу осмотрю. Сейчас
сделаю пару укольчиков общеукрепляющего свойства, – и постельный режим. Дальше
будем думать.
– Дальше буду думать я сама, – проявила
самостоятельность маленькая секретарша.
