…В десять часов по каналу Меньших прошло сообщение об
убийстве n-ского журналиста Егора Самарина: значит, Лещ уже начал
артподготовку, скоро материалы выплывут наружу, и высокопоставленная голова
скатится на плаху – в кампании по борьбе с коррупцией это неплохая козырная
карта… Телевизионная стена фонила целый день, но дыхание большого
телевизионного мира не долетало до нас с Андреем. Очень скоро мне удалось
разговорить его: Андрей оказался милым застенчивым парнем, за плечами которого
были почти все горячие точки. Лещ познакомился с ним в Югославии, куда Анд-,
рей, уволившись из спецназа, уехал добровольцем. Он был фанатом Сербии, его
любимая девушка, журналистка из Белграда, погибла под бомбежкой. Лещ почти
насильно вывез полубезумного спецназовца из Югославии, лечил его в лучших
клиниках, но от потери возлюбленной Андрей так и не оправился.
Однолюбы – вещь в природе чрезвычайно редкая, с ними нужно
быть осторожной, как с экзотическими растениями. Я потратила целый день на то,
чтобы хоть чуть-чуть оживить раненую душу Андрея: после месячных занятий по
основам психологии я вполне могла получить лицензию психоаналитика. Но дело
было даже не в этом: возясь с Андреем, я почти забыла о Леще. Сейчас меня увлек
этот надломленный парень, я рассматривала общение с ним как еще один
психологический этюд. Но для любой игры, даже такого проходного ее варианта,
необходимо вдохновение. И это вдохновение пришло ко мне, как только я нащупала
его болевые точки, нащупала интуитивно, хотя судьба Андрея не имела ничего
общего с теми схематичными вариантами человеческих характеров, которые я
изучала весь март и начало апреля. Мое участие, мои слова, мое молчание как
будто прорвали долго сдерживаемую плотину: бывший спецназовец говорил и не мог
наговориться. И только на самом закате дня, когда в пуленепробиваемых стеклах
поплыла фантастическая панорама Москвы, а мы сидели в сумерках, отключив всю
телевизионную стену, он сказал мне: «Вы очень похожи на мою Марию, Анна». Я
поняла, что выиграла его душу.
Берегись, Лещ, я уже начинаю уводить из твоего стойла лучших
лошадей. Интересно, что ты скажешь, когда опустеет конюшня и запылает скотный
двор?..
…Лещ появился около полуночи. Старик, почуявший его шаги,
призывно залаял, и я услышала отчаянный и сбивчивый голос Андрея, сидевшего в
ногах моей кровати: «Я даже не прогулял пса!»
– Эй! Есть кто живой, кроме старой дворняги? – с порога
весело спросил Лещ. – Почему темно?
– Я пойду со Стариком, – Андрей поднялся с постели,
прошел к двери и снял поводок.
Пока за Андреем и собакой не захлопнулась дверь, мы с Лещом
молчали. Потом он деликатно спросил:
– Как вы себя чувствуете, Анна?
– Относительно нормально.
– Я включу свет, вы не возражаете?
– Конечно.
Он прошел к столу, включил маленькую лампу, зажег еще
несколько ламп в разных частях ангара: теперь, в призрачном неярком свете, его
жилище выглядело еще более причудливым.
– С кошкой все в порядке. Ребята за ней присмотрят. И
самое главное, вы, кажется, не убили вашего мучителя, если это вас еще волнует.
– Правда? Вы были у меня?
– Да. Там огромная лужа крови. Была огромная лужа. В
любом случае, его забрали подельники. Живого или мертвого.
Я умоляюще посмотрела на Леща.
– Думаю, живого. Не так-то просто убить человека. – А
вот в этом ты ошибаешься, Лещ.
Он сел к столу, обхватил подбородок ладонью и задумался. – –
Что-то не так. Не могу понять.
Я насторожилась. Что может быть не так? Какая-то лажа с
документами или люди Лапицкого где-то сработали нечисто? Только этого не
хватало, все страдания насмарку, и даже компенсации тебе не выплатят.
– Что-то не так в доме… Черт, стена. Она всегда
включена. Это вы попросили выключить?
– Нет. Андрей сам.
– Андрей? Сам? – На его лице отразилось удивление.
– Что-то не так?
– Не знаю… Нужно пожить рядом с Андреем, чтобы понять.
Он был болен, болен серьезно. Несколько лет он не может без картинки перед
глазами. Наши ребята специально смонтировали для него такую же стену, только
маленькую: чтобы телевизоры всегда были включены… У него даже в машине
маленький телевизор. Это его единственное спасение, картинки, все эти события
на экране, они отвлекают его от собственной души.
– Я знаю… Я знаю его историю. Он рассказал мне.
– Вам? – Удивление переросло в изумление. – Он никогда
никому ничего не рассказывает. Об этой югославской трагедии знаю только я.
– Теперь и я…
– Ничего не понимаю. Что вы с ним сделали?
– Ничего. Я просто слушала его.
– Слушали? Он почти не говорит.
– Мы разговаривали целый день. Нет, не так. Он говорил
целый день…
– Сначала пес, Потом Андрей… Вы странно действуете на
людей.
– Это звучит как оскорбление.
– Простите, я не хотел вас обидеть.
– Вы не можете меня обидеть, Михаил Юрьевич.
– Михаил, – поправил он и тут же сам испугался, что это
может быть не правильно мной истолковано, – ненавижу отчество. Оно занимает
слишком много времени. А времени почти нет.
– Я понимаю, – я успокоила его, я все поняла правильно,
дистанция соблюдена.
Мы молчали до тех пор, пока не вернулись Андрей со Стариком.
Немного помявшись, Андрей подошел к постели, наклонился ко мне и поцеловал
руку. Я не ожидала этого, да и он сам, похоже, не ожидал: у него это вышло
неловко, как будто он взялся за работу, которую никогда раньше не делал. Он не
сказал мне ни слова, просто поцеловал руку и все, губы его были жесткими и
неприспособленными к таким деликатным светским вещам, но ему удалось вложить в
этот невинный поцелуй всю благодарность за длинный сегодняшний день.
Лещ с изумлением взирал на своего лучшего спецназовца.
– Мне завтра приходить, Михаил Юрьевич? – с надеждой
спросил Андрей. – – Нет, – обрубил все концы Лещ и добавил ухе мягче, чтобы
смягчить горечь, которая разлилась по худому лицу парня:
– Завтра воскресенье, я дома.
– Будет надежнее, если я тоже приду…
– Не стоит, Андрей. В понедельник с утра ты здесь.
– Хорошо. До свидания, Анна. До понедельника. Спасибо
за все.
Лещ проводил Андрея до дверей и вернулся ко мне совершенно
озадаченный.
– Никогда его таким не видел, – ни к кому не обращаясь,
сказал он. – Похоже, вы сотворили чудо, Анна.
– Это произошло бы… Рано или поздно. Душа не может
вечно жить на пепелище. Рано или поздно она строит дом и заново обживает землю.
Или я не права?
– Наверное… Наверное, вы правы, Анна, – он смотрел на
меня, как будто видел впервые.
