– Я поеду. Похороню его, – больше он ничего не стал
объяснять.
– Да. Мне очень жаль… Я…
– Нет, – он понимал меня с полуслова. – Не нужно. Я
сам.
Я нашла его руку и крепко сжала ее. Лещ не ответил на
пожатие, отошел от кровати и поднял Старика. Спустя несколько секунд дверь за
ним захлопнулась, и я осталась одна.
Странно, но смерть Старика принесла мне некоторое
облегчение: я так до конца и не поняла его хорошего расположения ко мне,
привязанность собаки раздражала меня, как будто бы она знала обо мне что-то
такое, чего не знала я сама. Отогнав от себя эти навязчивые мысли, я
вытянулась, забросила руки за голову и уже вполне трезво подумала: ну что ж,
Лещ, будем рассматривать покойную псину как неожиданный подарок судьбы, уж
сейчас ты точно сломаешься. У тебя такое мягкое, такое хрупкое, такое нежное
сердце, кто бы мог подумать! Ты сентиментален, как член нацистской партии с
тысяча девятьсот тридцать третьего года, ты веришь в то, что ставшие над твоей
лохматой головой звезды что-то значат, ты даже обрядил своего пса в саван из
очень дорогого пледа. Достойный жест.
А сейчас у тебя, Лещарик, есть только я.
Я лениво смотрела на сразу же ставшие бесполезными миски
Старика. Должно быть, у Леща не хватит мужества сразу выбросить их на помойку,
так они и будут кочевать с места на место, случайно находиться в самый
неподходящий момент и вызывать чувство подзабытой жалости. А вот от тебя, Анна,
даже собственных мисок не останется, у тебя нет ничего своего, есть только то,
что внушил тебе Лапицкий, внушил Эрик, внушил шофер Виталик, внушил
телохранитель Витек с простреленным плечом и его гнусный хозяин Илья Авраменко.
И самое: страшное, что ты, подобно сдохшей дворняге, уже привыкла есть из
навязанных тебе мисок. И попробуй сказать, что это тебе не нравится.
Нравится, нравится, успокоила я себя. Конечно, нравится. А
со временем я вообще собираюсь переходить с этих рабских пластмассовых мисок на
саксонский фарфор и богемское стекло.
И никто меня не остановит.
…Я проснулась оттого, что Лещ, молча и отчаянно, прижимал
меня к себе. Все его руки были перепачканы землей, от которой шел острый
возбуждающий запах. Он был мертвецки пьян («в сиську», как сказал бы инструктор
Игнат, «в три женских передка», как сказал бы шофер Виталик, «в гроба душу мать
и дочь Монтесумы», как сказал бы сам капитан Лапицкий).
Сейчас изгадит всю постель, вдруг с острой неприязнью
подумала я, а ведь тебе надо отвечать на его объятья, иначе упустишь момент.
Даже в волосах Леша запутались комья земли. От него шел удушающий запах псины,
напрасно я решила, что смерть облагородила несчастное животное… Сжав зубы, я
притянула голову Леща к себе и обвила руками его затылок.
– Ну, успокойся, успокойся, милый…
– Я в порядке, – выдохнул он. – Я похоронил его. За
Кольцевой.
– Успокойся. Я с тобой.
– Ты никуда не уйдешь?
– Никуда.
– Даже если узнаешь то, о чем я хочу рассказать тебе?
Тем более не уйду, голубчик, ты меня никакими кнутами не
выгонишь, развязывай свой пьяный язык, заклинала я, надо же, какой симпатичный
случай подвернулся… Все-таки вы нарезались, ваше благородие, никогда вас таким
не видела. Но это даже на руку.
– Ты хочешь что-то рассказать мне? – Я боялась, я все
еще боялась спугнуть удачу.
– Да. Если я не скажу сейчас…
– Я слушаю.
– Еще осталась водка?
– Кажется, да, – я молила Бога, чтобы водка осталась. –
Но, может быть, перенесем на утро? Ты в таком состоянии…
– Я в нормальном состоянии. Просто… Просто если я
сейчас не скажу, я не смогу сказать потом. Я хочу, чтобы ты знала обо мне все.
Чтобы ты верила мне.
– Я верю. Я знаю о тебе все…
– Нет, не все. Я болен, – он сжал мои руки еще крепче.
– Надеюсь, не очень серьезно? – глупо сказала я. Вот
они, ампулы в ванной!.. Он болен, но почему такая простая мысль не пришла мне в
голову раньше? Я даже тряхнула головой от досады.
– Серьезно. Очень серьезно. Но сейчас у меня появился
шанс. Я очень на это надеюсь. Иначе все бессмысленно. Я был в Свазиленде. Ты
знаешь, где находится Свазиленд, девочка?
Я понятия не имела, где находится Свазиленд.
– Не знаю… Кажется, в Африке.
– Да. Крошечный прыщ на юге Африки. Я сам организовал
для себя эту сопливую служебную командировку, идиот, только потому, что мало
кто из русских бывал там. Тогда мне нравились саванна и плантации сахарного
тростника, как у Николаев Гильена, плевать, что это на другом конце земли.
Тогда мне нравились негритянки… Нет, не то, прости, я говорю чушь, я полный
кретин. Еще в университете у меня была знакомая мулатка, что-то вроде первой
любви с большой натяжкой. Ее звали Наташа, можешь себе представить, Наташа, цветок
международного фестиваля, феерическая связь ее матери с каким-то делегатом из
Ганы, Наташа из Замоскворечья. Но она так пила водку и так ругалась матом, что
я даже не решился переспать с ней. Я безумно хотел ее, когда она мелькала
где-то на заднем фоне, но как только она приближалась, то становилась
обыкновенной московской халдой. Обыкновенной московской халдой, только цвет
кожи другой… Что за хреновину я несу… Ты не должна слушать меня…
– Я слушаю тебя, милый.
– Но это быстро прошло. И точеная фигурка быстро
прошла. Она была младше на два курса, вышла замуж за парня с мехмата, родила
двойню, и ее страшно разбомбило, ничего не осталось от экзотического цветка,
только цвет кожи…
Интересно, он будет рассказывать мне о каждом своем намеке
на связь? Тогда мы не разгребемся и за двое суток…
– И когда я приехал в эту чертову… И не выговорить… –
он действительно не мог выговорить, количество выпитого давало о себе знать. –
Хрен повторишь… Мбабане… Так, что ли? Первое, что я сделал, – я переспал с
местной проституткой. Я никогда не спал с проститутками. Это был первый и
последний раз… Это был первый и последний раз. Я и думать об этом забыл, ничего
особенного, только мускатный запах, который очень долго меня преследовал. Я и
думать об этом забыл, прошла прорва времени…
Только теперь до меня стал доходить смысл сказанного. Он был
так банален, что я с трудом сдержалась, чтобы не рассмеяться. Кровь на руке,
которую он не дал мне даже рассмотреть, а теперь вот эта гаденькая, но вполне
понятная история-с проституткой из города с непроизносимым названием. Уж не
тривиальным ли СПИДом ты болен, гордый, независимый Лещ, гроза коррупционеров и
нечистых на руку политических деятелей, владелец телеканала, с которым нельзя
не считаться, великий кормчий своей телекомпании, кумир провинциальных
журналистов и старых крокодилиц-секретарш?..
– Все как-то забылось, у любого мужика бывают такие
моменты, им не стоит придавать значения. А потом началась эта хреновина со
здоровьем. Я не обращал внимания, старался не обращать…
