— Послушай, Джим, — сказал я (потому что человек за стойкой был владельцем бара и звался Джим), — я знаю, времена сейчас тяжелые, но мне позарез нужна работа. Я работал в нескольких барах здесь, в Нью-Йорке, а еще раньше я несколько лет проработал в барах в Ирландии, и скажу прямо: я хороший работник — трудолюбивый, честный. Я готов выходить в любую смену, в какую скажешь. Кстати, я работал и в этом баре — это было меньше года назад, тогда он еще назывался «У Карла».
Джим рассмеялся:
— Да, приятель, сам видишь — с таким наплывом посетителей без тебя нам никак не справиться!
Я тоже рассмеялся. Несмотря ни на что, я знал, что дочери Никты все еще играют на моей стороне. На всякий случай я оставил Джиму свой адрес, и мне действительно повезло: буквально в тот же день его сменный бармен уволился, получив выгодное место дублера в разъездном составе шоу «Неуловимый Макавити». Позвонить мне Джим, естественно, не мог, поэтому он пришел ко мне сам, и ямаец со второго этажа едва не изрешетил его из своего ружья. К счастью, я услышал шум и успел вовремя спуститься вниз с намерением оторвать ямайцу башку. С моей стороны это было довольно опрометчивым поступком: я совершенно забыл, что парень еще не усвоил наши континентальные обычаи и способен без колебаний разорвать на куски нас обоих. Лишь с большим трудом нам с Джимом удалось разрядить ситуацию с помощью бутылки рома, которую мы распили в его квартире, оказавшейся значительно уютнее, чем мои насквозь промерзшие апартаменты со сквозной дырой в полу.
Короче говоря, Джим дал мне работу в баре.
Сначала он, правда, сказал, что поставить за стойку белого парня будет в нашем районе делом неслыханным, но поскольку я показался ему достаточно честным и заслуживающим доверия, он решил, что попытка не пытка. Потом Джим спросил, не страдаю ли я какой-нибудь зависимостью, и я совершенно искренне ответил, что у меня болит нога и поэтому я пью довольно много «тайленола». В ответ он рассмеялся и сказал, что, похоже, он во мне не ошибся и что я — отличный парень; впрочем, он тут же добавил, что если я вздумаю обчистить кассу, он меня из-под земли достанет и собственноручно кастрирует. Работать мне предстояло по вечерам в четверг, пятницу и субботу. Плата составляла два доллара в час плюс чаевые.
Как я узнал, бар редко наполнялся народом даже по выходным, и все же зрители, покинувшие театр «Аполлон», оставляли кое-что и в нашей кассе, так что вместе с чаевыми я зарабатывал за вечер до сорока долларов — совсем не так плохо. Правда, в первую рабочую смену мне пришлось вытерпеть немало обидных подначек и грубых шуток, связанных с цветом моей кожи, однако дня через три клиенты «Голубой луны» почти перестали обращать на меня внимание; если кто-то и отпускал в мой адрес обидное словцо, делалось это вскользь и скорее от скуки, чем из желания оскорбить. Зато в первый же мой вечер мы с Джимом вышвырнули вон одуревшего от крэка наркомана, который ворвался в бар с кухонным ножом и довольно неубедительно попытался разыграть вооруженное ограбление.
Я был хорошим барменом; Джим, во всяком случае, был мною доволен, но, как я уже сказал, в «Голубой луне» я проработал недолго. Мое барменство закончилось, когда я получил более выгодное предложение и начал работать на Рамона. Случилось это так.
Я как раз отрабатывал вечернюю смену, когда в бар вошло несколько доминиканских парней. Их было шестеро. В бар, подобный нашему, доминиканцы явились бы только во множественном числе. С первого взгляда было ясно, что это не просто компания, а команда: настороженные взгляды, рубашки-поло, пиджаки пастельных тонов а-ля «Полиция Майами»,
[55]
кашемировые пальто до пола, толстые золотые цепи, которым позавидовал бы и Мистер Т,
[56]
и прочее, и прочее. Держались они плотной группой, причем двое были явными «качками» — крепкими ребятами, готовыми с безоглядной решимостью и даже бесшабашностью сеять смерть и разрушение, если в этом возникнет необходимость, чего, конечно, не могло произойти, потому что средний возраст наших клиентов составлял лет этак шестьдесят пять.
Доминиканцы заказали мексиканское пиво и сели за столик подальше от стойки. Сразу было видно, что ребята они умные и не ищут лишних неприятностей — во всяком случае, сейчас. Тогда я еще не знал, что с недавних пор Джим им платит. Доминиканцы как раз расширяли свою охотничью делянку; начали они от Вашингтон-Хайтс и понемногу вторгались в Гарлем, двигаясь главным образом вдоль Бродвея и Амстердам-авеню. Джим слышал о них много плохого, но пока они вели себя тихо, да и требовали немного, так что даже для такого захудалого бара дань, которую приходилось ему выплачивать, была не слишком обременительной.
Главарем банды доминиканцев был Рамон Борхес Эрнандес — смуглый, наголо бритый красавец ростом пять футов и шесть дюймов, — уравновешенный и опасный большой босс. Он выглядел лет на сорок, хотя был моложе.
Впоследствии я узнал, что Рамон вырос в Санто-Доминго, а около пяти лет назад перебрался в Нью-Йорк. На Вашингтон-Хайтс у него было полно родственников, так что практически сразу после приезда Рамон оказался в шайке. Трижды его арестовывали, причем в последний раз легавые пришили ему что-то очень серьезное, от чего Рамон не сумел отвертеться и угодил за решетку. Срок он отбывал в «Рикерс-айленд», а надо сказать, что в те времена эта тюрьма была совсем не такой, как сейчас. Даже среди заключенных-доминиканцев там ежедневно происходили дикие ссоры, процветали поножовщина, драки и разборки, не говоря уже о вражде между этническими группами и различными группировками, которая проявлялась в изнасилованиях, кастрациях, заказных убийствах. Иными словами, в «Рикерс-айленд» преступник получал «высшее образование», а если ему удавалось уцелеть, соответствующую репутацию и связи.
Рамон уцелел. Выйдя из «Рикерса», он — в соответствии с новопровозглашенным «жестким» курсом по отношению к преступникам-иностранцам — был депортирован на родину в Доминиканскую Республику. Стоит ли говорить, что Рамону понадобилось совсем немного времени, чтобы приобрести новый паспорт и новую внешность, с которыми он собирался вернуться в Штаты, но тут произошла некая заварушка. Он снова угодил в тюрьму, и на этот раз его угораздило попасть на Гаити. Я предполагаю, что Рамон оказался замешан в деле о контрабанде, но ни он сам, ни кто-либо из его окружения никогда не говорили со мной о тех временах. Похоже, моя маленькая порция мексиканского ада не может идти ни в какое сравнение с тем, что пережил Рамон за четырнадцать месяцев, проведенных в Порт-о-Пренсе.
Говорят, что страдания иногда укрепляют характер (мой случай не в счет), поэтому когда Рамон вернулся на Манхэттен, он снова был полон энергии и готов был приложить все силы, чтобы прибрать к рукам северную часть города. Он присоединился к банде, действовавшей к востоку от парка Сент-Николас, и чувствовал себя довольно неплохо, пока не попался в очередной раз. Ему, как рецидивисту, был уготован «Рикерс-айленд», но, как видно, Рамон родился (точнее, был задержан) под счастливой звездой.
