Дети и даже подростки смотрели на Северного с искренним любопытством. И немного испуганно. Никто не соглашался, но и не оспаривал.
– Как-то вы слишком, Всеволод Алексеевич, – тихонько прошептала Анжела Степановна.
– Отчего же слишком, дорогая директор? Оттого, что с детьми не принято говорить о смерти? Я всё чаще замечаю, что с детьми вообще не принято говорить. Ни о чём. Даже о пюре с котлетой и солёным огурцом. Кстати, – обратился он к уже севшей Ане, – сам обожаю их куда больше этих странных лобстеров. Ну, лобстер и лобстер. Краб заморский. Не будешь же его каждый день есть, в конце концов? Это ж мучение какое-то! Другое дело – правильная котлета с правильным пюре! Я уж не говорю о правильном солёном огурце! Где родился – там и подкрепился, как говорят…
– Пригодился.
– Что?
– Где родился – там и пригодился. Так правильно, – маленькая смелая Анечка смотрела на него с ясным недоумением.
– Конечно. Я лишь позволил себе перефразировать известную поговорку на кулинарный манер. И хочу заметить, что неправильной она от этого не стала. А ну-ка, поднимите руки те, кто не отказался бы сейчас от горячей домашней котлетки с пюре, с укропчиком и сливочным маслицем? Поднагуляли, поди, аппетит в боях с заморскими крабами, а? – Чуть ли не вся аудитория дружно вздёрнула вверх руки. – Вот об этом я и говорю. Сегодняшние лобстеры – это такая взрослая игра, преподнесённая вам как то, что «должно быть». Взрослые подумали и решили, что вам это должно быть интересно. Только никому не пришло в голову, что вам это будет интересно не как аспект кулинарного искусства, а скорее как что-то близкое к театру, к комедии. И так со многими вещами. Такая же чехарда случается, когда взрослые пытаются преподнести вам смерть. А между тем все вы прекрасно знаете, что такое смерть. Наверняка у кого-то из вас уже умирал любимый хомяк или попугайчик, или даже любимая бабушка, умевшая правильно солить огурцы. А кто-то уже и сам убивал! – Северный сделал паузу. – Например, муху, таракана или покрупнее кого. Где по дурости, где по неосторожности. Живое ведь так хрупко, если разобраться. Так что вы все уже так или иначе понимаете, что жизнь – конечна. Просто пока ещё не примерили это на себя. Потому что в вашем возрасте ещё кажется, что жизнь – бесконечна. И смерть – это с кем угодно. С любимой бабушкой, вместе с которой куда-то подевались правильные солёные огурцы. С хомяком, которого жалко до слёз. С тараканом, которого ни капельки не жалко. Но никак не с тобой. Потому что ты мечтаешь стать олигархом или кочегаром. Когда-нибудь потом, не сейчас… И вы все живёте, ни на мгновение не задумываясь о том, что этого «потом» может и вовсе не быть. Потому что, например, Еремеев, может упасть замертво. Прямо здесь, прямо сейчас. Потому что в его мозгу разорвалась аневризма, о наличии которой ни он, ни его родители не подозревали. Или мне прямо сейчас на голову упадёт фрагмент потолка этой комнаты. Потому что ремонтникам достался сильно обкусанный бюджет, а у них у самих семьи. И меня в одночасье не станет. Со всеми моими мыслями, чувствами, желаниями… – Всеволод Алексеевич замолчал.
Аудитория смотрела на него во все глаза.
– Кажется, Пётр Петрович был бы не против такого развития событий! – хохотнул Северный.
– Нет-нет, мне очень интересно! – заверил Еремеев, вскочив с места.
– Ну, если интересно, то тогда предлагаю отпустить Анжелу Степановну, дабы она достойно проводила умученного вами шеф-повара скорбеть о безвременно и, увы, бесцельно и безобразно погибших лобстерах, и продолжить беседу о смерти. Есть возражения?
– Не-е-ет! – стройным хором весело проблеяли дети и подростки.
– А вы… – недоверчиво начала было директриса.
– Однажды, – прервал её Северный, – я уговорил четырёх одичавших волкодавов прервать трапезу. И лучше не спрашивайте меня, что у них было на обед, Анжела Степановна… Сохранность имущества, детской и моей психики я вам гарантирую.
Анжела Степановна, состроив своим значительным ртом значительную же куриную гузку, издала какой-то странный звук и потопала к двери. Северный дождался, пока она выйдет и закроет дверь, мельком бросил взгляд на побледневшего Соколова и обратился к своим юным слушателям:
– Думаю, будет гораздо удобнее, если вы не станете грузить меня своими именами-отчествами-фамилиями. А, например, напишете интересующие вас вопросы на бумажках. Мой ассистент, Семён Петрович, сидящий на задней парте, соберёт эти бумажки, и я отвечу на те вопросы, на которые успею. С учётом того, что время нашей с вами встречи ограничено. А мы уже и так его потратили на организационно-вдохновительные моменты. Даю вам пять минут на вопросы. Точнее – на вопрос! Один вопрос – на один нос! А сам пока, пожалуй, выйду перекурю. Душновато у вас здесь. Оставляю за главного Семёна Петровича. Семён Петрович, прошу вас! – Северный сделал вид, что в упор не замечает отчаянной Сениной жестикуляции. – Прошу, прошу! Сюда, на лобное место!
Сеня нехотя встал и медленно пошёл.
– Не стесняйтесь, Семён Петрович. Это всего лишь дети! – улыбнулся Северный широко-широко, дружелюбно-дружелюбно. – Посплетничайте, пока я перекурю. Большинству из них уже до чесотки интересно, что было на обед у тех волкодавов, правда, детки? Вот ты им быстренько и расскажешь.
– Я тебе, Северный, этого никогда не прощу! – прошипел Соколов сквозь зубы.
– Мы многого друг другу никогда не простим, дорогой мой. Что не помешает нам нежно дружить и впредь. Надеюсь, за пять минут милые детки не сделают из тебя пожарскую котлету!
Вернулся Всеволод Алексеевич как раз вовремя – уровень децибелов нарастал и угрожал достигнуть слуха Анжелы Степановны, успокаивающей шеф-повара Джона Стейнбека в комнате отдыха, находящейся этажом выше «презентационного зала».
Семён Петрович собрал тщательно, секретно свёрнутые листочки в какую-то симпатичную коробочку, стоявшую на столе. Северный подошёл к ней и, перемешав бумажки, извлёк одну, развернул и прочитал аккуратно выведенное нарочито крупным детским почерком:
– «Скажите, а после смерти человек попадает на тот свет? А там, на том свете, есть ад и рай?» – Всеволод Алексеевич выдержал паузу. – Во-первых, это уже два вопроса. И это уже нарушение правил. Во-вторых, я не могу ответить ни на один из них. Потому что я ещё не умер. Я – живой. А куда попадает человек после смерти, любой человек – даже такой умный человек, как я, – может выяснить только после, собственно говоря, смерти. И в этом мы все равны. Что олигархи, что кочегары. Я не знаю, что вам несут попы на уроках основ православной жизнедеятельности. Но в любом случае хочу заметить, что если они по этому поводу что-то несут, то это полнейшая чушь. Или, если вам угодно, сказки. Выдумывать сказки – не грех. Грех преподносить их как документальное кино. Или, говоря проще, врать – грешно. Я не хочу вам врать и потому честно говорю: я не знаю ответов на эти вопросы.
Анечка Толоконникова прилежно тянула ручку, лукаво глядя Северному прямо в глаза.
– Я знаю, Анна Сергеевна, что у вас есть что нам сказать по данному вопросу. И уверен, что любому из здесь присутствующих есть что сказать, но, увы, у нас нет времени на дискуссию. И, говоря совсем уж откровенно, у меня нет ни малейшего желания дискутировать со столь неподготовленной аудиторией на столь бессмысленную тему. Мысли и речи о бессмысленном – прерогатива исключительно образованных взрослых людей. Потому, Анна Сергеевна, не тяните зря вашу милую ручку. Спасибо.
