– Спасибо, Костик!!! – в меру радостно, аристократически благодарно говорит по-крестьянски широкая Нина, наконец выпрямляясь во весь рост и облегчённо вздыхая.
Помните рассказ Артура нашего Конан Дойля, где один из главных персонажей страдал люмбаго?
Да-да. Про госы, Нину и Сашу.
У Нины, как и у любого нормального преподавателя, были свои любимчики. Я, к примеру. И тот же Саша. Она, разумеется, входила в состав государственной экзаменационной комиссии. И зорко бдила своих. Мне попадается билет «про сердце», что-то там из истории нормальной анатомии, и смешной вопрос по остеологии. Я благодарю фортуну и сажусь готовиться. С сочувствием глядя, как Санёк уже рвёт волосы на голове. «Что?» – одними губами. «Пирамидальные пути. Поджелудочная. И ангиология».
Конец Саньку.
Он обречённо ковыляет за препаратом. Препараты разложены на цинковом столе. Для не медиков: «препараты» – это печень, селезёнка, то же сердце. И так далее. Вынутые из трупов органы. Отпрепарированные. Выложенные на столе. Бери, готовься, тащи за собой препарат на подносе и отвечай комиссии, где тут чего и как.
Смотрю, Санёк пошёл. Причем даже готовиться не стал, а просто Нина моргнула: «Дуй сюда, придурок!» Он и подул.
И рассказывает ей строение поджелудочной, тыкая в препарат анатомическим пинцетом. Мол, вот тут вот такая долька, а здесь – эдакая. И сосуды называет все по-латыни. Уверенно так. Нина ему кивает одобрительно, да-да, точно-точно, именно то самое, именно здесь, параллельно цепко реферируя окружающее пространство. И тут к ней подходит ещё один профессор из государственной комиссии и, явно недоумевая, пялится в препарат на подносе Санька. Нина профессору ласково, шёпотом:
– Славочка, иди на хер.
Святослав Владимирович без лишнего слова отошёл. Санёк быстро договорил и собрался улепётывать. А Нина ему ласково так:
– Саша, препарат на место отнеси!
Он к столу нагнулся за подносом, а она ему прямо в лицо прошипела:
– Да не на стол, идиот, положи, а в ведро с формалином скинь. Ты же, поц эдакий, мне всю поджелудочную на мошонке рассказал! – И препарат переворачивает. А там – фрагмент мужского хозяйства, формалином навеки вечные дублёный. На шмате кожи. Он на столе препаратов просто наизнанку лежал. Вот Санёк малость и перепутал. Но и дольки и сосуды поджелудочной нашёл, что характерно. А Нина молодец. Хотя, конечно, характер у неё был – только врагу такую родственницу или подругу можно пожелать.
Мы с Саньком по «отлично с отличием» получили. Я-то, к слову, таки сердце принесла, а не матку, например. Хотя по матке сердце ответить можно. На экзамене, разумеется. Только на экзамене.
Если не студент второго курса, а доктор с дипломом, да не в препаратах, а в живом человеке органы путает, то не врачеватель он, а полная…
«Уйня!»
Когда я была совсем юная, а звёзды сияли ярче (потому что на юге всегда звёзды ярче), я училась в Одесском медицинском институте. Сейчас мединститутов не осталось – одни университеты и академии. А тогда были институты. А в институтских программах встречались циклы нервных болезней. И был такой профессор… Ну, обойдёмся без фамилий. Не то чтобы светило, но вполне грамотный лекарь. И колоритный дядька к тому же. Балагур, весельчак, и вообще ему надо было актёром стать. Вот где его истинное призвание таилось, на самом-то деле. Но, видимо, его еврейская мама в своё время хотела, чтобы он стал врачом. Вот он и стал. Потому что славянская девушка – она завсегда на какой станции захочет, на той и соскочит. А еврейский мальчик – это диагноз. Даже если тебе шестьдесят. Не без случаев чудесных исцелений, конечно, но не об этом.
Психоневрологический диспансер на улице Свердлова (ныне и совсем прежде – Канатная) особым шиком тогда не отличался. (Как сейчас – не знаю.) Шли всё больше на специалистов, а не на антураж и палаты люкс.
И как-то так иногда получалось, что, скажем, профессор кафедры теоретической физики университета и простой настоящий сварщик шестого разряда делили… нет, не ядро… палату. И ещё человека четыре лежало там же, как правило. Из самых разных социальных слоёв. Потому что особых слоёв тогда не было. А только рабочие, крестьяне и жалкая интеллигентская прослойка, непонятно между какими коржами.
И вот в одно прекрасное утро профессор осматривает другого профессора. Профессор-невролог профессора-физика. Надо сказать, что наш медицинский лицедей любил на осмотры ходить со свитой. Каждый день. Хотя по штату ему обход два раза в неделю полагался. Или по необходимости. Но он любил, чтобы представления почаще и публики побольше.
Идёт он, значит, со свитой: доценты, старшие ординаторы, клины. Студенты. А главное – студенточки. И получается у него уже не банальный обход, а целое театрализованное действие. В результате пациентам становилось хотя бы весело, что тоже важно для выздоровления, согласитесь.
Осматривает невропатолог физика теоретического, а сварщик шестого разряда с койки внимательно слушает. И так тому сварщику профессор медицинский понравился, что он, простой рабочий парень, тоже возжаждал персональной консультации. Свобода у нас и равенство или где?! Чем это сварщик хуже теоретического физика?! С тем, значит, полчаса политесы разводить, а этому – шиш?! И говорит невропатологу сварщик:
– Профессор, я стесняюсь спросить. Но вы так прекрасно всё рассказываете и показываете, что на меня посмотрите, пожалуйста, и расскажите мне, будьте любезны, чего у меня вдруг ваши обыкновенные доктора просмотрели. А я вам, если что, тоже помогу, чем смогу. У меня и свой сварочный аппарат есть. Со стройки упёр – всё честь по чести.
А профессору нашему и не жалко. Напротив, только в радость – ещё одна смачная мизансцена в копилку. Подходит к сварщику. Окидывает его эдаким мефистофельским взглядом. Бегло, но о-о-очень пристально. Бровками шевелит трагически. Ручкой картинно помахивает.
Сварщик ему:
– Может, раздеться?
Профессор строго:
– Не надо! И так ясно!
И, обращаясь к свите:
– Уйня! Тут нечего и говорить.
И быстро выходит.
Все за ним и поскакали.
Через полчаса санитарка забегает в конференц-зал и, невзирая на происходящее обсуждение результатов обхода, обращается прямо к профессору:
– Сварщик плачет. Домой звонит. Жене говорит, чтоб заначку с книжки снимала, гроб заказывала приличный, с музыкой, и белые тапочки готовила. Потому что сам профессор сказал, что у него, несчастного, такая уйня, что нечего и говорить и так ясно, что ему, сварщику, всё. Не жилец!
Тут профессору пришло всё. От хохота. Потому что у сварщика действительно уйня была. Обычная невралгия лицевого нерва. Видна невооружённым взглядом. Нечего и говорить.
Я к чему эту историю рассказала. Не всё то всё, что кажется. Может статься – обычная уйня.
