– Вить! Вызови в четвёртую к Ивановой ЛОР-врача, а? Я убегаю в операционную!
– Ладно.
Виктор Давидович выныривал из своих мыслей, дописывал протокол и начинал звонить в оториноларингологическое отделение:
– Аллё! Здравствуйте. Вас беспокоит ординатор обсервационного отделения Виктор Давидович. Нам нужен консультант в роддом. Срочно. Первый этаж. Четвёртая палата. Иванова. Нет, она сама прийти не может. И с санитаркой не может. Она беременная. Сейчас зима. В переходах холодно. Вы обязаны консультировать родильный дом. Не вы отвечаете? А кто отвечает? По какому номеру перезвонить? Записываю…
Короткие гудки.
Короткие матюги.
Длинные матюги.
Максимум через час оториноларинголог на месте. Чтобы, заглянув Ивановой из четвёртой палаты в сопливый нос, сделать запись в истории родов: «Катаральный ринит». И проклясть Виктора Давидовича до седьмого колена за то, что оторвал от куда более важных профильных пациентов, заставил переодеваться и топать бесконечными мрачными больничными подвалами-переходами из-за такой ерунды.
– Ты не будешь брать кастрюльки?
– Нет, мама, не буду. Спасибо. Сама поешь.
– Да холодильник ломится, Витюша! Разве мне самой что-нибудь надо? Ладно уж, иди на своё дежурство. Мы с Лидией Иосифовной вдвоём выпьем шампанского, телевизор посмотрим. Что уж теперь поделаешь, если ты себе такую работу выбрал. Не забудь позвонить мамочке, Витенька. Ты вернёшься с дежурства, а под ёлочкой будет для тебя подарок. Что ты в этом году попросил у Деда Мороза, мой мальчик? – шершаво щебетала мама, поднимая воротник плаща и укутывая Витюшину шею шарфом.
Виктор Давидович с ужасом представил себе красиво завёрнутый в подарочную упаковку хладный мамин труп под обвешанной золотистыми шариками искусственной ёлкой и, быстро чмокнув её в щеку, выскочил за дверь.
4. Дежурный анестезиолог
Сергей Алексеевич проснулся от оглушающего тявканья. Голова раскалывалась, во рту было сухо, как в пустыне. Он привычным движением потянулся за бутылкой минералки. К счастью, она была на месте. И в ней, против обыкновения, была вода. В голове зашумело, мыслительные шлюзы открылись, по нервным волокнам побежали импульсы, и на коре головного мозга загорелась неоновая надпись:
«От тебя ушла жена!»
«Да она уже две недели как ушла!» – заливисто захохотал пекинес, прочитав первую Серёгину мысль.
– Ну и слава богу!.. Когда же ты научишься справлять свои нужды в кошачий лоток, скотина проклятая?! – попытался сменить тему непутёвый хозяин.
– Ни-ког-да! – пролаял Принц и демонстративно помочился на Серёжины тапки.
– Ой, вот только не надо! Мне до «белки» далеко, а ты не ньюфаундленд. И если уж ты решил со мной разговаривать, так делай это хотя бы голосом Василия Ливанова, как положено, а не писклявым сопрано нашей бывшей супруги.
Пекинес подошёл и ласково лизнул Серёжкину волосатую лапищу. Умильная мордочка этого существа, ни за что ни про что награждённого глупой кличкой Принц, выражала сочувствие и готовность порвать любого, кто обидит такого большого и такого доброго, хотя слегка и не от мира сего, хозяина.
– Да, знаю я, знаю! Я тебя тоже люблю. Ладно, всё равно этим тапкам уже год как самое место на помойке.
Псина согласно затрясла головой.
– А почему мы уже целую неделю не сменим тебе это дурацкое имя на что-нибудь более подходящее грозному кобелю, а? Какой ты, на хрен, Принц?
Лохматый плюшка на коротких ножках залаял согласным басом.
– Ты будешь… Ты будешь… Надо на «П», да? Пиндос. Не хочешь? Пантелей. Тоже нет? Пифагор?
Пёс шлепнулся на спину и в отчаянии замахал передними лапами.
– Плутарх. Плутоний. Преднизолон. Перун. Пенис. Представляешь, гуляю я с тобой в скверике, а ты убежал, тварь эдакая, и я ношусь по газонам и ору: «Пенис, ко мне! Пенис, вернись, это я, твой хозяин, я волнуюсь!»
Пёс уселся на задние лапы и посмотрел на хозяина с укоризной.
– Ну, я не знаю, не Путиным же тебя величать. Сам тогда предлагай.
– Гав-гав-гав! – заливисто залаял временно безымянный пекинес на будильник.
– Полвосьмого!!! – в ужасе завопил Серёжка. – Ах я пидорас! Нет-нет, даже не думай! – Он строго посмотрел на кобелька. – Как ты себе представляешь это «ко мне!»? Будешь пока просто Пёс. Невзрачно на первый взгляд, конечно… Зато всё-таки на «П». Ладно, быстро собираемся, делаем свои большие собачьи дела прямо во дворе, назло дворнику, и папа быстро уходит. У папы дежурство! И вот только не надо скулить. Я что, по-твоему, должен с тоски издохнуть на Новый год? Нет уж! Папа специально поменялся. Я пойду в роддом, там люди. Там анестезистки – снежинки, санитарки – снежные бабы, маленькая ёлка и большая жизнь. Не переживай, я тебе оставлю целую гору корма и чистый лоток. Впрочем, если тебе будет невыносимо тоскливо – гадь, где твоей душеньке угодно. Если кто тебя и осудит, так только не я. А больше тут и нет никого.
Пёс вздохнул. Серёжа вздохнул. Скрипнув, вздохнула дверь, и надрывный астматический лифт повёз их на утренний моцион.
Жена от Сергея Алексеевича уходила последние два года регулярно. И на сей раз ушла, похоже, навсегда. Во всяком случае, наконец забрала вещи, микроволновку и единственный компьютер.
Они были очень красивой парой. Он – высокий форматный брюнет. Она – выше среднего тонкая блондинка. Кроме внешней сочетаемости, они совершенно ничем не подходили друг другу. Сергей – добросовестный честный парень, любивший свою работу и отлично с ней справлявшийся. В нём было врачебное предвидение. То, что выдаётся лишь немногим и по большому блату Тем Самым, В Кого Мы Верим. Или не верим. Ему всё равно. Сергею был щедрой рукой выписан бонус на предощущения изменений гемодинамики пациентов. Не задумываясь, он инстинктивно выполнял именно то, что спасало и стабилизировало. Его руки сами по себе творили верное в верном месте чужого организма. Это было шестое чувство в периоде. И дар этот был отнюдь не из лёгких. Он мучил своего обладателя. Довлел над ним. Сергей Алексеевич не был врачом – он был встроенным в организм пациента сверхчувствительным датчиком. И датчик этот улавливал всё. Всё – это значит не только жизненные показатели, но и дым посторонних переживаний, отливы чужих событийных рядов и приливы роковых волн. Это модно именовать «экстрасенсорикой». Его называли хорошим диагностом и ремесленником, что в комбинации и есть лекарский талант. Сам себя он считал поломанным приёмником. Таким, что не настраивается на нужную волну, а улавливает из эфира всё подряд.
Пройдя Крым и рым всевозможных реанимаций и хирургических отделений, Серёжа осел в акушерском стационаре, где верят, не веря, и, саркастически усмехаясь, молятся божку Интуиции. В предыдущих врачебных департаментах он не уживался отчасти и потому, что всегда шёл наперекор начальству, если был уверен в своей правоте. Он выписывал дорогостоящие медикаменты для «ничейных» старушек и не боялся процедуры списания наркотиков, если речь шла об онкологическом больном. Он был слишком человечен для врача и слишком чувствителен для анестезиолога. И ещё – он не умел вымогать деньги, хотя искренне пытался научиться. Даже с хирурга он не мог стребовать причитающуюся ему долю от блатной операции, «ничейным» же пациентам, а то и просто бомжам закупал нехитрую провизию и элементарные медикаменты на свою зарплату.
